Ни в воровстве при этом, ни тем более в разбое,не обвиняют тех, кому удвоить,утроить хочется себя, умножить,устроить пир в копировальном ложе.В каком количестве однако б вы ни жили,вы станете своей деталью илисвоим же фоном и своим же обстоятельством,своим же над собою надругательством.Руиною своей. Безлюдным портом.Пустою лодкой в нём. Печальным натюрмортом.Рисую с вами натюрморт…Вы на краю пустой кровати.Кровать высокая. Железные полати.Она стоит у голой стенки. Кстати,и стенки в комнате такие, как в палатебольничной. Вы и есть больны: сверхтрезвость.Лицо морщинами изрезано, как лезвиемили осколком зеркала. И в зеркале ещё окноразбитое — кроме лица пропитого — отражено;вино разлитое в стакан; останки старых странных снов,которые вам не дано связать во что-нибудь одно…А утром — тишина сквозная.И продолженье тишины.Жизнь это то, что остаётся, когда её покинут сныи всё, что никакому глазу пока ни разу разглядетьне довелось, — одну лишь фразу, начертанную посередьневидимой стены рукой невидимой, — пророчество:«О, чем теснее в мире, тем сквознее одиночество!»Значенье этих вещих слов значительнее в тишине:ни среди этих тесных стен, ни в целом здании, ни вне, —среди вещей, живых созданий или приснившихся во сне, —никто не ваш, ничто не ваше. И не по чьей-либо вине —как в гробе или как в утробе, вам тесно тут, нигде вам ненайти родной души……она — в иной, проклятой, сторонеполей могильных. За чертой, что отсекла чертополох, —тех, кто, увы, искали смерть, — от тех, кого, увы, врасплохона застигла, кто успели воскликнуть только «ох». Как вздохзелёный, стелется над ними приглаженный и сытый мох…Но на поля самоубийц за ровной чередой могилникто ни вздоха, ни молитвы, ни цветов не приносил.Трава истлела в жёлтый прах, а чёрный эвкалипт иссох —отсутствие страданий, страха, примет каких-либо эпох,присутствие чего уж нет, что есть необозначенность,несвязанность, нейтральность, пустота, истраченность…Улёгся бугорок печали в равнину из песчаных крох.Улёгся и в мозгу бугристом крепчавший в нём переполох…Увы, улёгшаяся смута и отступившая тоскаесть зрелость.Зрелость — спячка духа,оструганного, как доскаглухая. Зрелость — глухость слухак тому, что громче шёпота.Она — незримое для глаз, неслышное для ухасплошное разрушение-разрухавсего и вся. Не разрушенье, — больше: раскрошенье.Схождение камней в песок. Исчезновеньев пустыне голой, где ни тени, ни плетени,где вы, увы, — деталь чужого сна,освободившаяся от сплетенийс любой другой. Им всем — одна цена.Цена песка в песках, где выживает-длитсяОдна лишь скука, дьявол чёрнолицый,кому, как вам уже, на всё, что мнётсяи движется, смотреть не хочется.В колодцеводы немнущаяся гладь, спокойствие песчинокв песках безветренных — вот образцы картинокв виньетках из сплошного завывания сурдинок…Сплошная скука и отсутствие сплошное формы…Сгущение бесформенности как формальной нормы…Сгущение присутствия затишья перед штормом…Не только шторма, — не случится даже ряби на душе,как не случилось не родиться тому, что родилось уже.Случится с вами что случается с предметами в музее,что происходит ежедневно в Риме с Колизеем:глухое, как зубная боль, сознанье непричастностик самим себе во времени; как в целом, так и в частности;невольное, как сон, желанье не присутствоватьпри том, как беспробудно засыпает суть твоя.И как руины Колизея с новой в Риме улицей,слова вчерашние сегодня больше не рифмуются.Лицо у вас — и то покинуло границы своего овала.Осталось подвести итог утратам — и начать сначала.С руин начать теперь. С развалин. С того начать, что в васосталось…Но есть ли слово в словарях назвать что вы утратили?Любое слово — это цепь поводыря-предателя,смыкающая личное с безличным знаменателем,а всё наличное — со временем, которого не стало…Как называть, к примеру, чувство, от которого усталазмея стареющая, — чувство, будто ей недоставалочего-то главного, когда из логова её, завала,без жала своего в не-свой, небесно-синий, мир сбежала,в котором сбросила личину и начала себя с начала?Любое слово есть название того, что пересталосуществовать. И не назвать-не выразить утрату словом,поскольку слово суть само — утрата; дом, в которомживёт не тот, кто в нём живёт; оно — пустая кожуразмеи, которая покинула её ещё вчераи унесла с собой помимо тайны своего шипеньянеобъяснённую свою премудрость перевоплощенья…Итак — на полосе запретной, на кладбище самоубийц,на острове, у мёртвых вод или у красных, у границВостока с Западом, среди иссохших медуниц, мокрициздохших, среди птиц, клюющих землю из крупицпеска могильного, на землю вы теперь ложитесь ници льнёте к раковине хрупкой, подобной скорлупе яиц:не шум морской, не гул, не звуки, слышанные ранее, —беззвучное вы слышите внутри неё рыдание.И замираете, боясь не смерти, — умирания…Того боитесь, что того, что с вами происходит,вы не боитесь, ибо то, что вместе с вами ходит —не ваша тень; чужая. И что вы, увы, не вы:что плечи ваши, но кочан не-вашей головына них качается; причём, её уже изгрызлисовсем чудные, не её, и чуждые ей мысли.Куда теперь?Утративший не чувствует утраты.Куда — когда к крестам прибили номерок палатыили какой-нибудь иной полезный указатель —куда и как; когда и кто; что впереди и сзади?Куда — когда годам удастся вас в комочек глиныскатать и сразу же втоптать вас в ваши же руины?Куда — когда к самим себе, как блядь к своей панели,привязаны привычками вы; если почернели,сопрели эвкалипты все уже весной, в апреле?Куда же как не в прошлое? Но в чьё? Неужто ваше?Оно уже ничьё. Не ваше. И ничуть ни краше,ни хуже будущего. Будущее — тоже никомупринадлежать не может. Так же и емуничто в вас не принадлежит. Но к прошлому лежитдуша, поскольку в нём сидит прекрасный паразитзабывчивости: память вас однажды поразитне-вспоминанием того начального пророчества,что ваша участь на земле — сквозное одиночество…Но и тогда на той, запретной,презрев запреты, на заре,склонившись над змеино-чёрной,в завале сорных трав, норе,вы будете вещать не ей, змее, сбежавшей в голубое, —себе. Ведь именно к себе оно — послание любое.Вы скажете ей:Я, как ты, как заповедная змея,не на Востоке родилась и не на Западе, — в краях,где эти близнецы-глупцы сцепились в неурочный час,оставив по себе рубцы, — страну, которую б сейчася не покинула: к чему? Покинув что-то в первый раз,вы ни к чему уже не сможете приладить верный глаз.Но я покинула давно. И не покинуть не могла.Как ящерица, сбросив шкуру, я ускользнула-убегла,хотя в краю том, как в раю, тепло и редко холодит —не чаще, чем земля любая не-злого мудреца родит,но реже, чем мудрец не-добрый ахинею городит…Ещё примета: в том краю воюют чаще, чем ваяют,но хужу, чем судьбу свою с рифмованной строкой сверяют.Тaм больше слов, а в них слогов, чем тут и в той же Палестине,но как и в ней, по всей стране — ни статуи. И пахнет дыней.И вся страна испещрена, как мозг, петлями переулков,где каждый шаг звенит в ушах петлистых колокольным звуком.И каждый день длиннее тень ложится от руин-развалин.Вечерний звон про день-урон докладывает запевале,чей баритон хоральный стон поднимет ночью, кaк пиалы,нацеженные не вином, — виной, молитвой и печалью…Молитвою за тех, кто на рассвете ускользнут,забыв свои истоки и завещанный маршрут,за тех, кто нарастили вторую кожуру,за их невозвращенье в ту нору,в которой нескончаемая скукачередоваться может только с мукой…