(Пер. Н. Джин)
ПОДРАЖАНИЕ ЧЕХОВУ
Минувшей ночью мне приснился русский фильмо дачной жизни в девятнадцатом столетьи.В нём — платья белые, и кружева, и свет мерцающий,и чайки, слёзы тихие, клубничное варенье —и утончённое высокомерье растеклосьв какой-то смешанности тайной; или — в нежной страсти…Причём, о смешанности и о страсти тайнойприходит мысль не раньше, чем увидишь —как в белом женщины, уединившись в спальнях,расчёсывают волосы себе…Потом ладонями поглаживают груди…И бёдра с внутренней и внешней стороны…Себе опять же… И постанывают глухо, —гораздо тише, чем вполголоса…В то время, как мужчины на лужайкетолкуют об утраченной любви;или о той, что не сложилась…Ещё они, мужчины на лужайке,так любят думать об осеннем листопаде…Но счастливы они, увы, не раньше,чем их негромкий, как резина, разговорпрервёт служанка приглашением на чай…
(Пер. Н. Джин)
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
Моей бабушке Гуло Баазовой
Всё покосилось.Дом, где родилась ты,уж стены сдал свои на милостьплесени, годам.На небе звёзды, — даже те, как говорят,не из желания уже мерцают, из нужды.А боги те, которым доверяла, —убивцами на деле оказались.И всюду, где приметить сможешь шею,вглядись, — на ней же разглядишь петлю.Там горы, город обступившие кольцом,раззявили свои зевалаи морем излились — аквамаринового цвета.Но небо утомилось это море отражать —и напустило облака на отражение.Ещё тут говорят, что это — райдля неспособных видеть сквозь сомнения.Но то — не место для людей, которые пока не позабыликак можно помолиться безо всяких слов.То — место прошлого, разрушенного до основ;и Бога брошенного,со зрачками голубыми,Который странником бродяжит в Собственном краю,бубня Себе под нос одно пророчество:«Стоять тебе, где есть ты, в одиночестве».Всё расшаталось.Время, — и оно утратило свой смысл былой.И ты грустишь: ты не желаешь ничегоизо всего того, что стало прошлым.Или по крайней мере — так оно тебе и кажется.И новый день не наступает — просто заново случается…К утру поближе он внезапно распадаетсяпо шву — и так ещё один рождается,не знающий воспоминаний.Существованье, как и есть, необработаннымпредстанет,и ты поймёшь, что «Пустота»другим его названьем станет, —того, что есть «Сейчас»; его заглавной испостатью.Как заполняется прореха, темнота?И как пройтись по уничтоженной террассе?Никак. И ты стоишь примёрзшая к земле.И в изумленьи озираешься кругом.Моленью собственному внемля… Дом…
Да, это дом твой… Вот ты снова тут…Скитаешься по городу.И смотришься как шут,что слишком много загадал про тут и про везде,да не по той, а по неправедной звезде…Ты, странница, неужто встречи ищешь ты с собою,странницей?Значимее, значимее, значимей всей доброты вселенскойвот эта вот слеза, врисованнаяв это вот твоё лицо шута.Поскольку говоря о «правде», не этот мир имела я в виду:возможно, он способен на открытость,но никогда — чтобы правдивым быть.Правдивость раздвигает рубежии согревает почву под лучамикоторые пока ни разу не сиялии под прокладкою из звёзд которые пока что не мерцалии под луною той что уподобленной лицу пока не стала…под тою тучею что влагу пока на землю не ронялапод девственной голубизной что назвала ты небомпод страхом отдалённейшим — под ложью той что не было…И вот листаешь веру ты свою,теряешь равновесие былое,надеясь отыскать хоть слово, хоть единый знак,хоть вздох один, что воскресит в тебе тебя самую…Найти куда бы ни пришла, везде,дано тебе печаль, утрату.Дано узнать, что ты — распластанная на крестеесть Ева, дева первородная, а кресттвой из стыда, цинизма, мукисколочен; безразличия и скуки.И мох горчично-изумрудный водувбирает дождевую, и знакомо,знакомо дождь стучит по купольному сводувоображённого тобой родного дома…Всё раскрошилось…Тех, кого любила, не отыскать по прежним адресам —в отличье от тебя — им не дано вернуться.Одни разъехались, другие — большинство —лежат под рукотворными холмами.Ты — как они уже: от пребыванья твоегоостались лишь следы, продавленные каблукамисреди могил, твоя мертвецкая ладоньне в силах больше для ласкания согнуться.Твой дом порожен, пуст.И на замке — ворота.Мне не войти — и пусть:боюсь круговоротазапомнившихся бед,печали незабытой.Хотя за столько летдавно бы мхом повитапредстала — коль жила —прельстительница Ева.Но мхом тем зарослатвоя могила. Древостоит над ней, но неткреста. И нет приметза исключеньем той лишь, что онана пике расположена холма.Теперь — когда б желала — ты вольнапредстать себе какая есть сама.Эх, яблочко небитое, катисьпод звуки флейты — за витком виток.Умолкни, зверь горбатый, и уймись,не устрашай собою мой Восток.Возможно — то пустейшие из слов,произнесённые в неволе,но мне сказали, что любовьточнейшая есть мера боли.Не исчезает прошлое — и в нёмСуществование кристаллизуетсяВ неторопливо возводимый домИз слов, что шёпотом рифмуются…
(Пер. Н. Джин)
ПЕСНЯ О ЖИЗНИ
Жизнь — дерьмо.Дерьмо на роликах.Посильней держись ты только.Посильней.Не брыкайся, помни круто:жизнь — дерьмо, сучьё, паскуда,жизнь — не шёлковое поле.Сволочь — жизнь.И крепчай, как крепок камень,и не ной, как ноет мамин, —только хруст зубов да скрежетчтобы — коли колит, режетжизнь.Нету времени, поверь,для затянутых потерь:кровь от раны ножевой сохнет быстро.Нету времени для словили вздохов, если вновьшум да гам, переполохподнимают все, кто… — ох,плохо, плохо, мол, живёшь!Все, кто… близко.Погляди — гурьбой ползутв кровеносный твой сосуд.Подожди — устроят суд,разнесут, и в свой хомутзапрягут. Не дура жизнь, — плут.Где любовничек?Он тут,но отсутствует: приютищет в сиськах баламут,а не блуд.Он устал от старой плоти?!Пусть сбежит — ни слова против!Так и водится в природе:всё, что надоело вроде —вон!Он, как все, сбежит далече.Ну и пусть! Держись покрепче!И пригнись! И стисни зубы!Будешь хныкать хоть и глухо, —не рассчитывай на ухохоть какое! Что? Покояхочется? Играй героя!И к тебе сбегутся — любо! —как к младенцу душегубы!Ух!Никому уже не режетслух, что жизнь — блядюра! Режеговорят о душах. Только — факт!Никому уже не нужентот, кто душу — да наружу,нужен тот, кто не нарушит такт.Жизнь — дерьмо и блядь на роликах,но на длинных на иголкахсмотришься ты, смотришься ты — ух!Цок и цок, и снова цок!Прямо — не наискосок!Западает, замирает дух!Смотришься ты — хоть куда!Это правда — да и да!И любить умела ж иногда!Но и это ни к чему,если цоку твоемубыло оборваться под петлёй.Затянула ты стежокна петле. Ещё шажок.И потуже. И потом слезойпоперхнулась, но, скрепясь,скрипнула зубами раз,и — открылась рана, прорваласькровь. Но боль с тобой вдвоёмв выкрике твоём немомпропадает: «Жизнь — дерьмо!»