Вот какой номер "Фёлькншср Беобахтер" разглядывал я под Варгеиом в марте сорок пятого года. Миша Драчев тогда спросил:
— Что с вами, товарищ лейтенант? Вроде аж в личности переменились?
Я показал своим солдатам газету, объяснил, что в ней напечатано о начале войны. Все притихли. Потом загалдели. Я поднял руку.
— Ладно, братцы! Гитлер и его банда получают по заслугам.
Недаром мы у Кенигсберга, да и до Берлина недалеко…
Я листал подшивку, в ней были кроме "Фёлькишер Беобахтер" и другие газеты, кто-то аккуратно, день за днем, подшивал их.
История войны с нацистской точки зрения была представлена здесь. Вплоть до Московского сражения. Похоже, когда немцев разгромили под Москвой, газетки перестали подшивать. Хотя после было еще три года войны. С лишним.
Подробно изучать подшивку было недосуг, к тому же на раскурку требовалась. Я отдал ее добытчику Драчеву, солдаты задымили цигарками вовсю: немецкая бумага, советская махра! И мне казалось: сизоватый дым от сгоревших фашистских планов и надежд. Мы их сожгли!
Об этом вспомнилось тут, в центре Азии, как бы на перегоне между прошедшей войной и будущей.
2
— Прива-ал! — раздается по колонне.
Мы останавливаемся, сходим с дороги, какая там дорога, следы автомашин чуть приметные — вот и вся дорога. Солдаты сбрасывают вещмешки, плюхаются на раскаленную, в трещинах землю, мешки — под головы, под локти. Вытягиваются, блаженствуют, кто курит, кто сует папироску обратно в пачку: душа в жару не принимает. Балагурят:
— Толик, ты б водки выпил счас заместо воды?
— Еще как! И чтоб стакан был налит с опупком, то есть до краев… А ты?
— А я б только шампанское! И чтоб закусывать ананасами!
Это Логачеев и Кулагин. Свиридов тоже настроен шутливо, кн ворит Колбаковскому с кошачьей вкрадчивостью:
— Товарищ старшина, а верно ведь, в Монголии полно монголов, как в Бурятии бурят, а в Италии итальянцев?
Но Колбаковскпй не поддается на вышучивание:
— Перестань балабонить, ты ж какой-никакой, а ефрейтор!
Не ожидавший этого Свиридов в первое мгновение тушуется, но тут же понимающе кивает:
— Правильно! Ефрейтор — это отличный солдат…
— Маэстро ты!
— Почему это я маэстро? — Свиридов явно обиделся.
Колбаковский ему больше не ответствует: отвинтив пробку алюминиевой фляги в суконном чехле, на ремешке — трофейная, голубушка-красавица, — делает несколько маленьких глотков. Его примеру следуют и другие, я в их числе.
К нашей роте подходит замполит Трушин с кипой газет под мышкой, раздав их парторгу Симоненко, комсоргу и агитаторам, примащивается рядом со мной, разворачивает фронтовую газету "На боевом посту".
— Новость так новость! Указом от двадцать шестого июня Сталину присвоено звание Генералиссимуса Советского Союза!
— Здорово, — говорю. — Суворов тоже был генералиссимус.
Прислушивавшийся к разговору, будто настроивший на нашу волну свои оттопыренные уши-звукоуловители, кисловодский житель Яша Востриков, не познавший бритвы и боев, говорит, деликатно покашливая:
— Товарищ гвардии старший лейтенант, я в журнальчике вычитал, что в настоящее время в живых два генералиссимуса. Чан Кайпш в Китае и Франко в Испании…
И ярославский житель Вадик Нестеров, столь же начитанный юноша, тоже безусый юнец, пришедший в роту уже после овладения Кенигсбергом, не нюхавший пороха и, по-моему, водки, вклинивается:
— Я тоже где-то читал про это.
— Теперь есть и третий, — брякаю я и спохватываюсь: именно брякнул, невпопад, да и Востриков с Нестеровым, начитанные юноши, некстати приплели Чан Кайши и Франко.
Трушин переводит пристальный взгляд с меня на Вострикова с Нестеровым, опять нацеливается на меня, опять на Вострикова с Нестеровым. Произносит с расстановкой:
— Как поворачивается язык называть в одном ряду с этими именами имя Сталина? Идиотство!
— Форменное идиотство, — соглашаюсь я поспешно, Нестеров буреет от растерянности, а великолепные уши-звукоуловители Вострикова словно вянут и опадают.
— Олухи, где же ваши мозги? — сумрачно говорит Трушин, поднимаясь. — Сидеть с вами неохота. Опошлили такую новость!
Прав он, неладно как-то вышло. Все трое допустили ляп. Но то безусые солдаты, а то зрелый офицер, командир роты. Не во всем, видать, зрелый… Хотя ругать меня при подчиненных не стоило бы. И вдруг вспоминаю, как мать Эрны говорила: ваш Сталин лучше нашего Гитлера, как я поправлял ее: их и сравнивать нельзя, — и как бедная фрау Гаршщ оправдывалась, сбиваясь и конфузясь. Там лейтенант Глушков проявил зрелость, здесь не проявил.