Он садится на мое место, не дожидаясь ответа. Пока все идет хорошо. Даже слишком хорошо, чтобы я мог быть спокойным. Со своего места я не вижу лица водителя, но уверен, что оно у него судорожно напряжено и взмокло от пота.
Наш провожатый обращается к шоферу на прекрасном румынском, удивив этим нас обоих:
— Держи все время прямо!
Брага бросает на него короткий взгляд, отъезжает от шлагбаума и неожиданно начинает канючить:
— Господин лейтенант, заплатите мне, я не поеду дальше, мне нужно вернуться в город.
Что это с ним? Рявкаю:
— Молчать! В город поедешь, когда я тебе велю! А деньги получишь в Плоешти!..
Офицер-провожатый снисходительно смеется и спрашивает меня по-немецки, откуда я так хорошо знаю румынский.
— Я из Сибиу, — отвечаю.
— А я из-под Жимболии.
— О, очень приятно, — реагирую я и сразу же интересуюсь: — Как обстановка?
— Неясна… Поначалу говорили, что отступаем. Теперь приказано укрепиться и приготовиться к бою.
— О, так мне бы надо поскорее в Плоешти! Шоссе свободно?
— До самого выезда из Отопени — под нашим контролем.
На этом месте я прекращаю расспросы.
На обочине я вижу солдат, уступающих нам дорогу. Они маршируют гуськом, в касках — еще один признак того, что в «Вальдлагере» объявлена боевая тревога. Мы приближаемся к группе бараков, расположенных в каре. Я замечаю свет, просачивающийся сквозь светомаскировку.
— Здесь! — Уточнение офицера звучит как приказ. Он продолжает по-румынски с явным восхищением: — Да, это удачная мысль — добраться до Плоешти в румынском автомобиле!
Я улавливаю в воздухе вздох Георге Враги. Я бы мог ему посочувствовать, но нет времени. Все свое внимание я должен сконцентрировать на одном-единственном моменте — на задании.
Выйдя из машины, мы направляемся к одному из бараков. Я подтягиваюсь и намереваюсь следовать за «земляком» из Жимболии.
Молодцевато выпячиваю грудь, но тут же сникаю, потому что вижу, как два немца возникают из темноты и подбегают к моему водителю. Выволакивают его из машины, толкают.
— Так вот вы как, господин офицер! — обиженно кричит мне вслед Георге Брага.
— Куда вы его тащите? — спрашиваю я по-немецки, стараясь скрыть беспокойство.
— Простая формальность, — заверяет меня провожатый. — Если он честный человек, ему ничего не грозит.
Прежде чем раствориться в темноте, Брага еще раз кричит мне со вполне обоснованной обидой:
— Я думал, вы серьезный человек!.. Обещали мне кучу денег!..
Два солдата толкают его, судя по всему, в сторону другого барака. Я чувствую острую боль в сердце. Зачем, черт побери, я потащил с собой беднягу Брагу? Мог бы оставить его в Бухаресте! А если выболтает?
— Прошу, генерал Петер фон Краус вас ждет…
Следую за офицером, он идет на шаг впереди. Часовой в дверях отступает, давая нам дорогу.
Входим в ярко освещенный вестибюль какого-то барака. Неожиданно путь нам преграждает капитан, который весьма любезно предлагает мне сдать оружие.
Я взглядом спрашиваю своего спутника, действительно ли так положено.
— Есть приказ, — твердо заверяет он меня.
Делать нечего. Подчиняюсь. Этот приказ известен мне. Даже на приемах в германском посольстве при входе навстречу гостю выступал лакей с подушкой в руках, на которую нужно было положить оружие.
Чуть позже замечаю, что меня провели в просторное помещение оперативного отдела штаба. Одну стену целиком занимает карта Бухареста и окрестностей. Перед картой вижу генерала авиации и пятерых высших офицеров штаба, тоже авиации. Как по команде, их взгляды обращаются на меня с самой живой заинтересованностью. Мне не остается ничего другого, как вытянуться в струнку и отрапортовать:
— Господин генерал, лейтенант Курт Грольман!
Не протянув мне руки, генерал подозрительно всматривается в меня своими светло-голубыми глазами и спрашивает:
— Прошу вас доложить, в каких частях служите, господин лейтенант.
Я не оставляю генералу фон Краусу возможности повторить вопрос и отвечаю, глядя прямо в глаза, не колеблясь:
— Пятая авиационная дивизия, дислоцированная в зоне Плоешти, Прахова.
После этого он должен был бы протянуть мне руку, чтобы вывести меня из уставного окаменения. Но генерал не делает этого, оставляя меня в напряжении. Сам же спокойно направляется к четырем телефонным аппаратам на письменном столе и без малейшего колебания снимает трубку с красного аппарата. Я слежу за ним, сдерживая нервное напряжение и ту волну тревоги, которая медленно, но неуклонно поднимается во мне. Генерал набирает номер, и я слышу, как он говорит: