— Я одна в Женеве. Остановилась в «Гранд-отеле»… Номер 325… Если после обеда ты свободен, приходи, я буду ждать тебя. Боже, я, все еще не верю своим глазам! — И она улыбнулась так, как улыбалась много лет назад в Бухаресте, появляясь в его однокомнатной квартирке.
Он утвердительно кивнул. Несомненно, он был везучим.
— Приду, Лучия, жди меня.
— Приходи, нам есть о чем поговорить. — Она снова промокнула глаза, бросив виноватый взгляд в сторону майора Хемона, приподнялась на носки и подставила щеку для поцелуя. Потом извинилась перед Хемоном и, заверив, что знакомство с ним доставило ей удовольствие, распрощалась.
— До свидания, Лучия!
Только после того как она удалилась, Ники вспомнил, что, ошеломленный неожиданной встречей, забыл спросить у Лучии, что она делала в здании полиции.
— Прелестная женщина! — произнес Хемон. — Ну, нам пора.
ВСТРЕЧА С ПРОШЛЫМ
Лучия повернулась на бок, прижалась к Ники, как будто хотела заснуть, положив голову ему на грудь, и прошептала:
— Знаешь, я никогда не переставала думать о тебе. Я была уверена, что мы когда-нибудь встретимся.
Комната была слабо освещена торшером, стоявшим в углу, возле банкетки оранжевого цвета. Тяжелые шторы на окнах были задернуты. Ники не мог определить, сколько времени прошло; наступил уже вечер или нет. Возможно, он уже наступил и мороз на улице усилился. Но в номере было тепло и уютно.
— Ты меня слушаешь, Ники?
— Всем своим существом, — ответил он нежным шепотом.
Слушая рассказ своей бывшей подруги, он гладил ее рассыпавшиеся по голым плечам волосы и беспрестанно повторял про себя: «Ты везучий человек, Ники!»
— Вначале мне было нелегко, — говорила она. — В чужой стране ты всегда иностранец и смотрят на тебя с подозрением. Приходилось много работать, все было тяжело… Но я понимала, что завоюю уважение окружающих только в том случае, если добьюсь благополучия. И, представь себе, Ники, мне это удалось. Я сама не знала, что у меня столько сил!
— А я знал… я был убежден, что ты выбьешься, — заверил он ее. — Кто твой муж?
— Бывший боксер… Глуповат, правда, из-за полученных ударов, — коротко засмеялась она, — но дела вести умеет. Теперь у нас несколько баров… мотель, скорее, роскошный бордель, какие нравятся вам, мужчинам… У меня крупный счет в парижском банке…
— Браво, Лучи! — воскликнул Ники. — Выпьем за процветание твоей семьи…
Возле кровати, на ковре, стояло ведерко со льдом, в котором охлаждались две бутылки шампанского. Одна из них была откупорена. Лучия с улыбкой следила, как Ники наполнял бокалы.
— Выпьем! — повторил он.
— А ты не изменился, все такой же сильный… — польстила она его мужскому самолюбию, беря из его руки бокал с шампанским.
— Надо же было встретиться с тобой, да еще в Женеве… Это ведь не сон, не так ли?
— Сон наяву, — прошептала она.
Они выпили шампанское, поставили на поднос бокалы, и она вдруг упрекнула его:
— Пока говорю только я… А тебе что, совсем нечего рассказать?! Как ты жил все эти годы? Где работаешь? Все так же неженат? Много было у тебя женщин? Твоя сумасшедшая матушка еще жива?
— Лучи! — воскликнул он с укоризной.
— Оставь, Ники. Она тебя ни капельки не любила — в этом я как-никак разбираюсь…
Ники Удиштяну глупо улыбался. Итак, он встретился с Лучией. И не только встретился, а был с ней наедине, как когда-то. Случай поистине фантастический. Ему не хотелось отвечать: ее вполне оправданное любопытство могло вернуть его к повседневности.
— Что с тобой? — приподняла голову Лучия. — Если не хочешь, не отвечай… Только обними крепко-крепко… Помнишь наши первые ночи? Боже, какими молодыми и сумасшедшими мы были!
Он утвердительно кивнул и опять подумал: «Ты везучий человек, Ники. Потерял паспорт, но зато нашел Лучию».
Политические взгляды Н. У. Ники Удиштяну никогда не интересовался и не интересуется политикой. Проблемы войны и мира, капитализма и социализма его не волнуют. О коммунистическом режиме в своей стране у него следующее мнение: «Если в 1946 году меня оставили в покое, то почему теперь я должен выступать против властей?» Одним словом, он человек смирившийся. Изобилие на Западе на него произвело впечатление, но не настолько, чтобы он был готов покинуть свою страну. Он ни за что не променял бы суматоху на улицах Бухареста на аристократически чинное спокойствие Женевы. Он не любит коммунистов, но искренне считает, что у него нет ни малейшего повода ненавидеть их.