Прокурор Рожиссар, воспользовавшись тем, что сегодня партия бриджа не состоялась, решил пораньше лечь спать, а его жена читала рядом в постели.
Лурса высморкался так, как сморкаются только старики да крестьяне: сначала развернул платок во всю ширину, потом произвел носом трубный звук три раза подряд, после паузы еще пять раз и так же аккуратно сложил платок.
Он был один в своем жарко натопленном логове, которое всегда запирал на ключ по склонности натуры. Из-за порочной склонности, уточняла Николь.
Его седые волосы были всклокочены от природы, а он еще усиливал живописный беспорядок, проводя по ним всей пятерней от затылка ко лбу. Бородка была подстрижена клинышком, но не совсем ровно, а седые усы пожелтели от никотина.
Повсюду - на полу, в пепельницах, у печурки, даже на стопках книг валялись окурки.
Тяжело ступая, Лурса с сигаретой во рту пошел за бутылкой, которая пока что доходила на углу каминной доски до нужной температуры.
По Парижской улице, минуя отдаленные жилые массивы, изредка проезжали автобусы, вокруг фар вскипали капли дождя, непрерывно двигались "дворники", а внутри автобусов мертвенно белели пятна лиц.
Делать Лурса было нечего, он дал потухнуть окурку, потом снова зажег, потом выплюнул его на пол, а рука его тем временем нащупала первую попавшуюся книгу и открыла ее на случайно попавшейся странице.
Так он читал, не особенно усердно, потягивая маленькими глотками вино, мурлыкая себе что-то под нос, сплетая и расплетая ноги. Книг в кабинете было множество, чуть не до самого потолка. И в коридорах тоже, и во всех прочих комнатах были книги, его собственные и те, что достались ему от отца и деда.
Без особой охоты Лурса подходил к полке, стоял перед ней, очевидно забыв, зачем он здесь, и успевал выкурить сигарету, прежде чем выбирал книгу, потом утаскивал ее в свой кабинет, совсем как щенок, который старательно запрятывает сухую корку под соломенную подстилку конуры.
Так длилось двадцать, точнее, восемнадцать лет, и никогда еще никому не удавалось уговорить его пообедать вне дома, ни у Рожиссаров - его родичей, которые устраивали по пятницам обеды, после чего следовал бридж, ни у старшины адвокатского сословия, который был ближайшим другом его покойного отца, ни у его зятя Доссена, у которого собирались политические деятели, ни у префекта, хотя каждый вновь назначенный префект, не зная еще нрава Лурса, поначалу посылал ему приглашение.
Он почесывался, отфыркивался, сморкался. Ему было жарко. На домашнюю куртку с сигареты щедро сыпался тонкий пепел. Он прочел десять страниц какого-то труда по юриспруденции и сразу же открыл на середине чьи-то мемуары XVII века.
Время шло, с каждым часом Лурса все больше тяжелел, глаза становились все более водянистыми, а движения торжественно-медлительными.
Спальня, которую звали просто "комната", то есть та спальня, где поколение за поколением спали хозяева дома и которую сам Лурса занимал с женой, находилась в противоположном крыле доме на том же этаже. Но он уже давно не пользовался этой спальней. Когда вино кончалось, иной раз к полуночи, а иной раз значительно позже, он покидал кабинет, но, прежде чем уйти, никогда не забывал выключить электричество и приоткрыть окно, чтобы не угореть от печурки.
Затем он перебирался в соседнюю комнату, бывшую секретарскую, где теперь по распоряжению Лурса поставили железную кровать; не закрывая дверей, он раздевался, ложился и курил еще несколько минут в постели и, наконец, шумно вздохнув, засыпал.
Сегодня вечером-это была вторая среда месяца, раз в префектуре давали обед для избранных,- Лурса особенно тщательно занялся печуркой, подложил угля и наслаждался более обычного разлившимся по комнате теплом, так как на дворе стояли холода, а в стекла барабанил дождь.
Он слышал стук капель, порой скрипел неплотно прикрытый ставень; внезапно поднялся ветер, шквальными порывами пролетал по улицам. Слышал он также размеренное, как стук метронома, тиканье своих золотых часов, лежавших в кармане жилета.
Он перечел несколько страниц путешествия Тамерлана, от книги шел запах ветхости, а переплет обтрепался. Возможно, он собрался уже идти за новой порцией духовной пищи, как вдруг медленно поднял голову, удивленный, заинтригованный.
Обычно, кроме свистков товарных составов да отдаленного шелеста автомобильных шин, сюда не долетало ни звука, если не считать шагов Жозефины Карлицы, которая всегда ложилась точно в десять часов, но с каким-то маниакальным упорством, прежде чем лечь в постель, раз двадцать обходила во всех направлениях свою каморку, помещавшуюся как раз над кабинетом хозяина.
Но ведь Фина давно легла. Какой-то новый звук, звук непривычный, достиг слуха Лурса, погруженного в сонное оцепенение.
Сначала ему почудилось, будто щелкает кнут, по утрам он слышал такое щелканье, когда по их улице проезжал мусорщик на своей повозке.
Но этот звук шел не с улицы. И это было не щелканье кнута. Эхо от этого звука распространилось шире, звучало дольше. Вернее, ему показалось, будто его с размаху ударили в грудь, и он стал прислушиваться с недовольным, хмурым лицом; в общем, чувство, охватившее его в первую минуту, хоть и не было тревогой, но весьма походило на тревогу.
Но что показалось ему особенно странным, это тишина, наступившая затем. Тишина какой-то противоестественной плотности, в которой как бы дрожали взбаламученные волны.
Поднялся он не сразу. Сначала налил в стакан вина, выпил его залпом, зажал в зубах новую сигарету, встал, недоверчиво оглядываясь, шагнул к двери, но, прежде чем открыть ее, снова прислушался.
В коридоре он повернул выключатель, и три пыльные лампочки вспыхнули под потолком, подчеркнув длину коридора и осветив лишь пустоту и безмолвие.
- Николь! - произнес он вполголоса.
Теперь он уже знал, что слышал выстрел. Он, правда, пытался убедить себя, что, возможно, стреляли на улице, но сам в это не верил.
Он не очень испугался. Шел он медленно, по обыкновению ссутулясь, переваливаясь на ходу, как медведь, за что упрекала Лурса кузина Рожиссар, уверявшая, что он нарочно так ходит, желая поинтересничать. Впрочем, чего только она о нем не говорила!
Он добрался до каменной белой лестницы с металлическими перилами и, перегнувшись, оглядел пустую прихожую.
- Николь!
Хотя позвал он негромко, голос его разнесся эхом по всему дому.
Возможно, он ограничился бы тем, что прошел по коридору и снова заперся в своем мирном и жарко натопленном кабинете.
Но вдруг ему почудилось, что над его головой раздались поспешные шаги, хотя в этой половине верхнего этажа сейчас никто не жил, а раньше, когда у Лурса были еще дворник, шофер, садовник и горничные, мансарду занимала прислуга.
Спальня Николь помещалась в самом конце левого крыла дома, и отец направился туда по длинному коридору, совсем такому же, как тот, что вел в его кабинет, с той лишь разницей, что здесь из трех лампочек горели всего две. Он остановился перед дверьми спальни, бегло отметив про себя, что в щелку пробился луч света и тут же погас.
- Николь! - снова позвал он. И постучал в дверь.
- Что случилось? - спросила дочь.
Он готов был поклясться, что голос доносится не из кровати, которая, по его расчетам, находилась много левее, - по крайней мере так было в тот раз, когда, года два назад, Лурса случайно забрел в спальню дочери.
- Откройте! - сказал он только.
- Сию минуту...
Минута, однако, длилась довольно долго, за дверью кто-то суетился, стараясь не стукнуть и не зашуметь.
В дальнем конце коридора находилась винтовая лестница, которой пользовались все обитатели дома, хотя считалась она лестницей для прислуги.
Лурса все еще ждал, когда внезапно скрипнула ступенька винтовой лестницы. Тут уж сомнений быть не могло. И когда он обернулся со всей отпущенной ему природой ловкостью, ему показалось, нет, не показалось, он отчетливо увидел, как кто-то скользнул по ступенькам, скорее мужчина, чем женщина; он мог бы даже поклясться, что это был молодой человек в бежевом плаще.