предложат вежливо провести, и зачем-то представят тебе вон того
мулата, и протянут конфеты, растаявшие в горсти, и такое счастье
будет во всём разлито, и такая будет всюду сплошная гладь, что
совсем не к месту треснувшее корыто, что совсем не к месту жить или
умирать, по печерским скверикам долго гулять с тобою, где склевали
голуби крошки от кулича, и себе казаться, в общем, почти живою,
если капнет воск, совсем оплывет свеча.
Ты не можешь знать, где Северная Пальмира – вот пробел в
картографии, стеклышки на пути, и потом ведь тоже будет довольно
сыро, если всё же хватит завода до тридцати. И потом ведь тоже будет
хотя бы что-то – скрипи-скрипи, нога липовая, в лесу. Принцесса
Ламбаль выходит замуж за санкюлота, посмотрите, какую голову
вам несу. Она штопает передники, вываривает полотенца, просит
городничего проводить дознания без лишнего шума, носит в корзине
для пряностей тень младенца – криминогенная обстановка, бунтует
Дума. Муж забирает у нее медяки, отложенные в корсете, травит
байки о милых ночных расправах, в корзинах для пряностей всё
копошатся дети, рассказы о левых-левых и правых-правых. Отправит
ее на правёж, потом всплакнет за стаканом – кто же будет Мари
носить передачи, спутается в камере с герцогом – у них там мораль
с изъяном, каждый день усложнение сверхзадачи. Золотая твоя
голова скатилась на мостовую прямо к ногам Станиславского, правда
выше, и говорит: «Любите меня живую – мертвую все полюбят, и с
ними иже». Золотая твоя голова лежит в просторной витрине – вот
как опасно девицам по Невскому без присмотра, смотришь на всех
одинаково зло отныне, не различая плоть категорий сорта.
52
Весною тепло, я почти режиссер парадов, через границу
53
провозят
китовый ус, то мать и сестра приедут, а то умрет Мармеладов,
судьба безопасные лезвия хранит под столом, Папюс вызывает в
престольные праздники Марию-Антуанетту, и проклятому поэту в
упор на нее смотреть, закалка подкожной совести, кефир, соблюдать
диету, китайским своим фонариком пылать, и земную твердь
впитать, тонешь-тонешь медленно, всплываешь неартистично,
судьба безопасные лезвия от рук твоих сохранит, измажешь кровью
обои – все скажут, что ты вторична, диета твоя двулична – расплата
за аппетит. Весною тепло, я почти дошел до финала, осталось в
одной подворотне начертить свой меловый круг, чтобы ты уходила
медленно и совсем меня не узнала, чтобы пусто нам было, мало, чтобы
место исчезло вдруг. Чтобы месту сему быть пусту почти до края,
переливаться медленно через край, чтобы тебе покупать сарафан
из фая, только в себя такую здесь не играй, никто не поверит, что
это на самом деле – на то, что посмели, теперь вот обречены, свечи
горят и дальше метут метели, и на снегу пунктирные от луны. И
если бы я научилась читать по снегу и выдала в целом какой-нибудь
связный текст (но тексты теперь, как и прочее всё, не к спеху, никто
их не слушает и с холодцом не ест), то мне удалось бы себя оправдать