Много любили, мало любили нас, потом в стране отменили дешевый
квас, товарищам девочкам/мальчикам не у кого требовать мячик
такой, если спросят: «Для чего ты живешь?», потеряешь покой.
На самом деле это ты ведь меня звала, такая недотрога страна,
что тебе мала, такая недотрога земля, до самых небес вырос наш
небогобоязненный лес, размером он, как Вавилонская Б., судьба
играет вместо тебя на трубе, ибо мы не научены что-то такое сметь, и
не смей меня спрашивать, и за ответом впредь в другие земли лучше
податься вам, не наточен нож, в «Двух гусях» не успеешь в хлам.
Много любили, мало оставили слов, в «Двух гусях» приносят какой-то
плов, традиционное блюдо в нашем лесу, находишь там лисичку или
осу, кофе или сон – что я тебе несу, просыпайся, мой свет, экзамены
на носу. Как в старой доброй русской прозе просыпайся, мой свет,
изучай свои сонники и списки добрых примет, и списки дурных
примет, и нейтральных примет, и учебник по НЛП – вот уже и обед,
и новости на «Часкоре» (ужинать уж пора), много забыли, как черная
в небе дыра засасывает тебя, когда погружаешься в лес, где осы,
лисички и домики спящих принцесс, разные разности разнородные в
неглиже, тепло и уютно к вечеру на душе. Как же я останусь без этой
водицы мертвой на полчаса, как будто жизни хватает нам за глаза.
Много любили, мало любили нас, как будто жизнь предлагается в
первый раз, как будто можно что-то еще успеть, служить ему верою
и колыбельные петь под малиновую настойку, чтобы логики ход
не нарушался потом, и из небесных вод не выходила Афродита на
брег морской, и не глядела с необъяснимой тоской на разногласия
жизни и бытия. А как же ты? А как же, положим, я? Много любили,
мало любили нас, и то, скорее, уже для отвода глаз, для оправдания
сложных кротовьих нор, когда садовник так на расправу скор,
что, скорее всего, уже и не увильнешь, не притворишься, что ты –
безобидный ёж, тихо из крынки лакающий молоко, а не какую-нибудь
La Veuve Cliqot, по всем статьям тебе оправданий нет, поэтому всё
же скорей просыпайся, мой свет, пока по всей стране отменили квас
и ничего не убудет теперь от нас.
64
Теперь мы никогда не бросим друг друга, будем вместе
65
читать
Жоржа Батая, и будет в каждом глазу равномерно сухо, и будет к
месту каждая запятая. Будем вместе читать “Курицын-weekly” за
две тысячи первый год без пробела, потому что лютики выросли и
поникли, и можно к ним приближаться с лопатой смело. На каждом
углу вместо кваса камеры скунсов, учет сережек, песни прекрасной
даме, service unavailable в районе улицы Фрунзе, мощи святых
Киприана и Устинии в Иорданском храме. Теперь мы никогда не
станем умнее, будем любить березовый сок и в деревню летом,
кружки “Ikea”, ладушки Саломее, ICQ на рабочем столе, не сошелся
светом белый клин, был ли мальчик, никто вам не скажет, не был,
или был да сплыл весенней водой живою, и когда совсем никого, он
снимает скрепы и кладет в котлеты вместо овсянки сою. И когда
совсем никого, он к растеньям ближе и к созданьям другим, осиянным
благодатью, разобрать нельзя колечко в котлетной жиже, сползает