зеркальца над Голубым Дунаем, как расширяется за фундаментом
средняя полоса, но ничего не известно, и мы ничего не знаем, выделят
на понимание эдаких полчаса, и смотри сам в себя, батарейки садятся
быстро, вспоминаем школьное, словно не десять лет с той надежды
минуло, выбиться из регистра, наконец-то, в дальнюю всем передать
привет». – «Можешь мне писать о том, как мы жили плотно, и никто
не просунул бы лезвие в эту щель, а потом научились лгать, воровать
полотна, зарисовывать маркером кожу отсель досель». Никому не
понятно, что это, в общем, было, и каким ураганом нас в эту воронку
ни занесло, мы идем в хозтовары и покупаем мыло, потому что память
– сложное ремесло. Никому не понятно, как это всё случилось и на
что это всё сподобились променять, но в стаканчике пламя желтое
так искрилось, что ужасно хотелось крышку на время снять.
82
Скучен наш город и очень мал, пусто внутри кота, лучше бы ты 83
меня
тут не крал, крышечки от винта не собирал, соберешь сто штук –
будет тебе сюрприз, выцедит новую роль худрук до положенья риз.
Аннушка Павлова пьет с утра, финики и компот. Я ли глупа или жизнь
хитра – выясним мы вот-вот. Кто-нибудь дальний, совсем чужой
выпишет сорок слов, всё оставляется за душой, и пересчет голов нам
не дает свой дополнить бред, ясности прикупить, словно баранок
или конфет, любишь ли ты любить так, как люблю это делать я, да
и буфета нет, мир бы схватила, взяла в сватья, дальше иди, привет.
Дальше иди и опять иди, всё хорошо вокруг, мела окажется впереди
– ясно очерчен круг. Лучше бы ты меня здесь не крал, не говорил сто
раз, что чемодан и опять вокзал, пусто, как медный таз, наше общение
– сам живи, в общем, живи один, кто-то съедает тельца в крови, сам
себе господин. Кто-то съедает твои тельца, сладкие, словно мёд, всё
повторяется без конца и по усам течет. Скучен наш город и очень
мал, день повторяет ночь, лучше бы ты меня не искал – чем ты мне
мог помочь, лучше запостить о том, что всё, выбиты все винты, для
развлеченья читать Басё, помнишь японский ты, вот иероглиф на
простынях «Верить и тосковать», всё повторяется, ты приляг, всем
хороша кровать. Всё повторяется, ночь и день перемешались тут, мне
от тебя отрываться лень – вместе теперь уснут. Скучен наш город и
очень мал – верить, любить и спать. Лучше бы ты меня здесь не крал,
словно Европу тать, за полночь на золотых песках не загорать вдвоем,
только любовь разрушает страх, почва и водоем. Только сторонним
бы наблюдать, как у них всё внутри, я не могу тебе что-то дать или
забрать, смотри, как опускается с гор туман, теплится черный чай,
каждый десятый по жизни пьян, свет вот не выключай. Звезды и так
нам мешают жить – вечность на пересчет, скоро научимся говорить
– всё по рукам течет.
Что ты делал в начале года (развлечений тут нет в пути), одиночество
и свобода на Васильевский не идти, где-то там до утра к цыганам, или
просто читать Рембо, и смотреть в изумленьи пьяном на поломанное
ребро, словно ты ему что-то должен - изолентою склеить, что ль. Дух
и разум тебе одолжен, и в солонке густая соль. Что ты пишешь себе