им говорят: «Не верим, нельзя вот так во всём соответствовать декадансу»,
по словам адвоката, нашлись секретные документы, а всё благодаря
непрочной кирпичной кладке, а мы опять будем мечтать о бумажном цветке,
самом настоящем бумажном цветке на свете.
Мир тебя ловил и, наконец, поймал, никогда не окажешься в шорте,
не сможешь закусывать светлое скользким лаймом,
отвели тебя в стан прокуренных и одиноких, в этой когорте
можно мечтать насытиться их беспроцентным займом.
И ты должна на всё посмотреть серьезно,
а не отплясывать в свой тридцатник сонно на дискотеке.
Мы возвращаемся с холода, пьем свое пиво розно,
и берега кисельные пивом затопят реки.
Что из простой официантки получился арт-клоун с бейджем,
пишут в блогах оставленные ревнивцы,
ленточку алую ножичком перережем,
выбросим утром коробочку из-под пиццы.
Мир тебя, наконец, поймал – теперь можешь жить спокойно,
особо тонкие личности косят под идиота.
Можешь себе обустраивать место злачно и беспокойно –
в конце концов, это тоже твоя работа.
Мир тебя, наконец, поймал – теперь тобой все довольны,
все теперь заточены под тебя-то,
и, наконец, прекратятся любые войны,
как Looney Tunes, теперь вот и всё, ребята.
Мир тебя столько лет ловил, что ты ему здесь излишня,
кровь не нужней кипятка вот в такую стужу,
после укуса в конфете осталась вишня,
а запоздалый коньяк потечет наружу.
96
Я не хочу быть фактом нашей литературы,
начинать разговор, потом деревенская проза,
заказать переплет для «Сказок народов мира»,
97
которым я обязана всему хорошему во мне.
Хочу тростник в знак отрицания политкорректности.
Повтори десять раз: «Хочу тростник», и всё, наконец-то, ясно.
Хоронить хомячков и оплакивать их могилки,
конечно, всё это были кандидаты в серию «ЖЗЛ»,
но слишком женолюбивы (кроме одного журналиста,
который хотел борщи), поэтому возникал вопрос –
а тебе ли они так врут, или можно врать, совсем не взирая на лица.
Повтори себе десять раз: «Я хочу уют», и это станет плотью
твоей парадигмы. Всем одно и то же, с отточенной интонацией,
пущая убедительность, вящая конструкция,
пущая распущенность, вящее сожаление по утрам,
не нужно было пережимать, вот говорят: «Не верю».
Повтори десять раз «Не верю», и всё перевернется, как сейчас говорят,
это просто другая верность, но на самом деле одна и та же.
Зеленый свет свидетельствует о том, что это – положенное место,
намоленная конструкция, первый аперитив.
Не говори «А», пока другие не скажут «Б»,
не говори «Люблю», пока другие не скажут: «Пошла бы ты дальше
с песней», это поднимет настроение скучающим лягушатам
местных кустов и снежных пустошей. Доктор N покидает город,
от вакцинации умерли все младенцы мужского пола –
страна, преемственность, самородки.
Хочешь быть фактом нашего забвения, разыгрывать это в лицах
за себя и за того парня, которому было скучно от темного виски,
поэтому он заметил твое колено, и обычная скука
приобрела новое значение, о котором приблизительно
догадывался антрополог Леви-Стросс.
Доктор N покидает деревню с одним медальоном
и тремя прививками от сифилиса, всюду знаки любви
и приметы разложения, в общем, это одно и то же,
о чем писал еще французский поэт из скандальных,
но любим мы его совсем не за это.
Своим простуженным голосом он отдает последние