Соломон заставил себя медленно и глубоко дышать. Сохранять трезвый ум становилось все труднее. Стекло, разделявшее комнату для допросов, стало казаться зеркальным не только господину Таччеку, но и самому Соломону. Ужасное, дьявольское зеркало, в котором отражение – привычно и знакомо, но только заглядывающий в него ощущает, что это отражение ему уже не принадлежит, оно живет какой-то своей жизнью, словно насмехаясь над прежним владельцем и его уродством…
Коротышка Лью, судя по всему, заметил его нервозность, но расценил ее по-своему:
- Не беспокойся, Соломон, - пробормотал он, откладывая пустую картонную миску из-под одэна и сыто вздыхая, - Недолго ему осталось. Еще чуть поднажать – и парень поплывет. Зуб даю, слышишь? Правда, все свои зубы я давно оставил у дантиста… Не дрейфь!
Коротышка Лью старался балагурить, но все его шутки отдавали искусственностью – как иглы фабричной новогодней ели отдают горьким запахом пластмассы. «Он тоже чувствует это, - подумал Соломон тоскливо, - Они все чувствуют. Там, за стеклом, сидит их старый приятель и коллега, Соломон Пять. Он говорит так, как они привыкли, и ведет себя так же, несмотря на то, что у него другое лицо. А тут, в соседней комнате, сидит какой-то мрачный и жутковатый тип, у которого от старого доброго Соломона осталось как раз одно лишь лицо, а за этим лицом все чужое и незнакомое…»
Коротышка Лью старался сделать вид, что все происходящее в порядке вещей, но его «Пак» не был предназначен для тонкой игры – Соломон видел его реакцию по движению глаз, по интонации, по безотчетным напряжениям мимических мышц. Коротышке Лью было неприятно сидеть рядом с этим незнакомым типом, который по привычке называет себя Соломоном, но который совершенно точно не Соломон и не имеет с Соломоном ничего общего. Чужак, занявший место друга. Волк в овечьей шкуре. Незнакомец.
Маркес держался немногим лучше, но и он старался не оставаться подолгу в одной комнате с Соломоном, а если заговаривал, то скованно и неестественно. Как говорят с дальним и не очень любимым родственником или соседом – предельно вежливо, но с вежливостью прохладной и немного напряженной.
«Мы все – старые псы закона, - подумал Соломон, не в силах оторваться за спектаклем, бесконечно длящемся в зазеркалье, - И первое, что мы ощущаем – это запах. Когда запах подозрительный, у нас встает дыбом шерсть на загривке и сами собой обнажаются клыки. Они просто напросто чуют чужака в своей стае. И если бы их действиями руководили одни лишь инстинкты, меня уже давно разорвали бы в клочья…»
- Значит, вы утверждаете, господин Таччек, что никогда не слышали о человеке по имени Соломон Пять?
- Отчего же, слышал, раз сорок. И все эти разы относятся к сегодняшнему дню, ведь вы уже сорок первый раз спрашиваете меня об этом!
- Ваши попытки шутить с законом не приведут к добру, господин Таччек. Будет лучше, если вы сами сообщите следствию всю необходимую информацию…
Соломон почувствовал, что его вырвет, если он еще минуту проведет в этой затхлой комнате, наедине с Коротышкой Лью, пустыми мисками из-под одэна и чувством собственной беспомощности. Он резко встал на ноги.
- Ты чего? – озадаченно спросил Коротышка Лью.
- Устал… - пробормотал Соломон сквозь зубы, - Голова кружится. Извини.
- От голода, наверно. Ты бледный, как творожная маска моей жены… Ладно-ладно, забудь. Слушай, может тебе поесть? Ты когда ел в последний раз?
Соломон не ощущал голода. И не был уверен, что когда-нибудь его ощутит. Кажется, новой сущности, захватившей тело Соломона Пять, не требовалась пища. Но в темном и гулком колодце сознания вдруг забрезжила мысль – как солнечные блики на поверхности воды.
- Лью… А у тебя осталась еда?
- Спрашиваешь! Еще миска одэна. Я для Бароссы прихватил, он пропустил обед, весь день мотается по трущобам, что-то вынюхивает, но если ты хочешь…
- С чем одэн?
- С тунцом. Держи, я сейчас…
Коротышка Лью взялся за запакованную миску, но Соломон остановил его:
- Не мне. Ему. Подозреваемому. Он там полдня сидит, наверняка проголодался. Дай ему поесть, и пусть передохнет. Да и Маркесу не помешает несколько минут перерыва.
Коротышка Лью с сомнением взглянул сквозь зеркальное стекло. Давать подозреваемому отдых тогда, когда он вот-вот расколется, явно казалось ему неразумным. То же самое, что позволять уже раскаленной добела стали остыть прежде, чем ее коснется молот. Но, видимо, лицо Соломона Пять и его имя еще что-то значили здесь – поколебавшись, Коротышка Лью вышел из наблюдательной.
Через несколько секунд он появился за стеклом. Поставил миску с одэном на стол, сам шепнул что-то Маркесу, и они оба вышли. В комнате остался лишь господин Таччек – отвратительная даже в мелочах копия Соломона, небрежно сидящая за столом. Он не терял времени, уверенно распаковал одэн и принялся за еду, ловко орудуя палочками. Даже ел он так, как Соломон, быстро, сосредоточенно пережевывая каждый кусок и часто забывая пользоваться салфеткой…