«Держи меня нежно» – наш правильный и бессмертный ответ творцу «Бесаме» пианистке Консуэле Веласкес. За авторством Глеба Жеглова. Поскольку такой подход намного правдивей и надежней мексиканского девиза «Целуй меня много». «Держись за клавиатуру, дубина стоеросовая», – говорила когда-то мама, если Игорь в мандраж впадал по поводу быстрых темпов и смазанных тридцать вторых. И на что только не приходилось жаловаться. На басовый ключ, двойные бемоли, покалывание в ягодицах, деревянные пальцы. Кстати, из какого дерева делали рояли, стоявшие в усть-вечерских классах? Горной ели? Слишком дорого. Ель идет на деки, на мануалы. Наверное, из сосны и бука, но ведь могли и из дуба, экологически чистого, светлого, с хорошим коэффициентом акустики, с блеском серебристым.
«У немцев – дуб женского рода. Странно, да? Между прочим, путают современные германцы лингвистический род – мужской и женский – с социальным употреблением слов, экстраполируют. У них теперь все должно иметь свой женский pendant, эквивалент. Человек и человека. Член и члениха. Тогда и фамилии нужно поменять, ведь если он – Меркель, то она – Меркелин. Мельник – Мюллер, Мюллерин – Мельничиха. Или пусть будет как у чехов – Мюллерова. Зато термины для фортепианных внутренностей мы позаимствовали из немецкого, у передовиков клавирного производства – штег, вирбельбанк, штульрама. Без всяких там родовых признаков. Род роли не играет…» – рассуждал Игорь.
Впрочем, вирусная борьба за гендер и языковую женскую атрибутику не делала путь к сердцам короче, а жизнь лиричнее. По мнению многих, подкрепленному собственным опытом, Германия уже в девяностых страдала кризисом прелестниц: чахлые стайки угловатых мужеподобных девиц только оттеняли тяжелый строй гримас, контуров и грубых голосов возрастных теток, квадратих, описанием которых Бальзак едва ли озаботился бы. Путь жесткой эмансипации дал плоды, будто от суфражизма – сражений за политические права – через воинствующий феминизм вел к усвоению природных установок: селезень всегда ярче серой шейки, с самками хамелеона обстоит точно так же. Очей очарование рушилось на уровне фенотипа. Зато нордический характер и рецидивы брунгильдности никуда не делись. Хотя если дуб – женского рода, это многое объясняет.
По всем приметам ясени молчат. В цене и центре вообще не дуб, а сосна и культ Кибелы. Матриархат новый. Но ведь никто не отменял эстетическое восприятие. А если оно затруднено? Оскорблено, наконец? Непреходяща ли женская красота? Как без нее? Вспомним об априорной, той, что от века предписана. Не про служебную. Пентесилея, предводительница амазонок, была по-своему хороша. Да и Брунгильда, если верить Бюссьеру. Сардоники зубоскалили, что современные девушки с Запада становятся похожими вовсе не на мужчин, а на собак или лягушек. Без шансов перехода в подвид принцесс, за вычетом Несмеян. К тому же у немцев и тут все наоборот: не лягушка-царевна, а король-лягух. Конечно, любая сколь-нибудь привлекательная особа женского пола сильно выигрывала и больше ценилась в таком контексте. Однако всяким попыткам Игоря замедлить и удержать местные редкие мгновения слишком долго мешала его неуверенность краеведческая. Свою ложку дегтя добавила предшествовавшая «митушной», но почти объявленная битва с харрасментом. Так незаметно, учительствуя в Дункельвальде, дождался Игорь ми-тушниц, оседлавших сражение с ветряками тотального мужского абьюза. Too meet. Спустимся на ноту «ми». Радикалки даже монсеньора Кехану смогли бы в домогательствах заподозрить. Приставал старик к девке Альдонсе? Разумеется, приставал! «А ведь к учащимся невозможно не приближаться, когда не вирус, – без задней мысли отдувался Игорь. – Словами всего не объяснишь, на собственном примере не покажешь. Нужно и запястье пощупать, понять, зажата ли кисть, и до спины, до плеч иной раз дотронуться, и даже к животу прикоснуться».