Так и в первой главе «Саши». Вид знакомых нив, сладкий шум леса, долгая песня пахаря заставляют умолкнуть «озлобленный ум» поэта и пролить «накипевшие слезы». Растроганный мирными и грустными картинами, он восклицает: «Злобою сердце питаться устало — Много в ней правды, да радости мало…»
Эти «примирительные» мотивы были радостно встречены в тех литературных кругах, где не одобряли критического пафоса некрасовской поэзии. Не обратив внимания на общую социальную тенденцию поэмы, ее на основании первой главы восприняли как разрыв Некрасова с его обличительной, гражданской музой. Боткин поспешил заверить Некрасова, что в Москве поэма больше чем понравилась — «об ней отзываются с восторгом». Аполлон Григорьев в большой статье о Некрасове, напечатанной в журнале «Время», дал высокую оценку его творчеству; в поэме «Саша» он особенно выделил картины природы: «Тут все пахнет и черноземом, и скошенным сеном; …тут все живет, от березы до муравья или зайца, и самый склад речи веет народным духом». Отметив с удовлетворением, что «сердце поэта перестало питаться злобою», критик, однако, ни слова не сказал о тех главах поэмы, где если не со «злобой», то с достаточной прямотой и суровостью сказано о «современном герое».
По-иному оценили замысел «Саши» и сущность ее героя критики-демократы. Добролюбов в статье «Что такое обломовщина?» отнес Агарина к числу «лишних людей», отмеченных печатью обломовщины; Чернышевский увидел в этом образе обличение дворянского либерализма.
Бесспорно, герой поэмы заслуживает осуждения. Он рыщет по свету в поисках «исполинского дела», хотя — «ленив и на дело не годен». Он лишен твердости в поступках, самостоятельности в мыслях и с легкостью меняет свои убеждения:
Такая характеристика «современного героя» никак не свидетельствовала о «примирительном» настроении автора. Не свидетельствуют об этом и сказавшиеся в поэме любовь поэта к свободе и чувство горечи но поводу долготерпения русского народа:
Можно ли все это принять за отказ от обличения и отрицания? Нет, цензура недаром неохотно пропускала «Сашу» в печать.
По вопросу о «злобе» и «примирении», о любви и ненависти в поэзии Некрасова высказал свое мнение и Л. Н. Толстой. В письме к Некрасову из Ясной Поляны от 2 июля 1856 года он прямо заявил, что не одобряет всеобщего увлечения «отрицательным» направлением Некрасова, но зато ценит его последние стихи, то есть, по всей вероятности, «Сашу», «…человек желчный, злой, — утверждал Толстой, — не в нормальном положении… Поэтому ваши стихи мне нравятся, в них грусть, то есть любовь, а не злоба, то есть ненависть. А злобы в путном человеке никогда нет, и в вас меньше, чем в ком другом. Напустить на себя можно, можно притвориться картавым, и взять даже эту привычку. Когда это нравится так. А злоба ужасно у нас нравится».
Некрасов решительно не принял предположение, будто желчь и злость в его стихах напускные, нечто вроде угождения модному поветрию. Он подробно разъяснил это в ответном письме Толстому, пытаясь развеять благодушное «яснополянское» настроение писателя, к тому же находившегося в это время под прямым влиянием Дружинина и его представлений о том, что в литературе должны выражаться только «добрые» и радостные чувства.
«Вам теперь хорошо в деревне, — писал Некрасов, — и Вы не понимаете, зачем злиться; Вы говорите, что отношения к действительности должны быть здоровые, но забываете, что здоровые отношения могут быть только к здоровой действительности. Гнусно притворяться злым, но я стал бы на колени перед человеком, который лопнул бы от искренней злости — у нас ли мало к ней поводов? И когда мы начнем больше злиться, тогда будем лучше, — то есть больше будем любить — любить не себя, а свою родину» (22 июля 1856 года).
Эти слова полны высокого патриотизма. И не так уж существенно, за что именно похвалил Толстой Некрасова — за «Сашу» или за другие стихи, прочитанные им в первых книжках «Современника» 1856 года. Важно, что Некрасов, ни слова не говоря о стихах, отклонил похвалы за «незлобивость», не согласился с рассуждениями о вреде «ненависти» и постарался убедить Толстого в своей правоте.
Он слишком высоко ценил автора «Севастопольских рассказов» и потому через месяц снова писал ему о своем понимании задач литературы и роли писателя в России. Эта роль не может сводиться к проповеди одной только «всеобщей любви», как казалось тогда Толстому. Некрасов горячо внушал ему свои взгляды, потому что прозорливо угадывал в нем «великую надежду русской литературы». Для литературы, писал он Толстому, «Вы уже много сделали и… еще более сделаете, когда поймете, что в нашем отечестве роль писателя — есть прежде всего роль учителя и, по возможности, заступника за безгласных и приниженных» (22 августа 1856 года).
В письме к Толстому Некрасов высказал свои выношенные и выстраданные убеждения. Он сам ощущал себя заступником «за безгласных и приниженных», в этом видел призвание литератора. Он помнил уроки Белинского, образ которого всегда стоял перед его глазами. Еще за год до письма Толстому Некрасов напечатал в «Современнике» стихотворение «Русскому писателю», где выразил те же мысли.
В разных произведениях этих лет Некрасов настойчиво возвращался к теме, которую считал особенно важной — о роли литературы в воспитании общества, в пробуждении народного сознания, в решении насущных общественных вопросов. Потому-то, осуществляя на практике свое представление о гражданской миссии писателя, он сумел коснуться едва ли не всех сторон тогдашней жизни, бестрепетной рукой вскрывая ее язвы. Вряд ли можно назвать другого русского писателя середины века, который делал бы это с такой широтой взгляда и художественной смелостью.
Множество стихов написано им в 1853–1855 годах, в последние годы николаевской реакции (разумеется, далеко не все эти стихи можно было тогда же напечатать). Деревенские впечатления этих лет, может быть, те самые, что легли в основу «Тонкого человека», породили безотрадные картины крестьянской жизни в таких стихах, как «Отрывки из путевых записок графа Гаранского», «В деревне» (плач одинокой старухи, потерявшей сына-кормильца), «Забытая деревня», «Несжатая полоса» с ее щемящим настроением — «грустную думу наводит она».
Впрочем, «Несжатая полоса» не просто сельская картина и рассказ о больном пахаре. Стихотворение это, несомненно, имеет аллегорический характер.