— Ну вот и вернулся. Ну вот и доехал, — повторял Панаев, обнимая его в десятый раз. — Ну, говори — здоров? Избавился от недугов? А я, брат, видишь — сдаю…
Вид у Панаева действительно был неважный, он похудел, опустился и не выглядел таким франтом, как прежде, но лицо его сияло радостью. Некрасов, растроганный встречей, крепко поцеловал его в губы.
Началась суматоха с разбором вещей, хлопоты об устройстве заморской собаки. Панаев помогал и суетился, хвалил собаку, рассматривал привезенные из Парижа обновки. Поздно вечером уселись за стол — не на веранде, потому что было не по-летнему прохладно, а в темноватой, необжитой столовой.
— Ну, теперь рассказывай, — заявил Панаев, налив стаканы.
Но вышло так, что рассказывать начал он сам. Петербургские новости, сплетни, слухи распирали Панаева; он спешил сообщить обо всем. Некрасов слушал с удивившим его самого вниманием; он снова окунался в привычный, знакомый до мелочей, мирок. Василий стоял, прислонившись к стене, почти невидимый в темноте столовой. Он тоже вставлял в разговор замечания, и все это было занятно и интересно.
— В Петербурге сейчас никого нет, — говорил Панаев. — Ну, никого решительно, а особенно — литераторов. Все путешествуют, все — за границей, все пишут «впечатления», наблюдения, так сказать, с птичьего полета. Кажется, только ты и не присылал «впечатлений». Да ты пей, чего ты не пьешь? Разучился, что ли, за границей? Я вот, действительно, скоро одну содовую пить буду — недуги замучили.
Панаев осторожно налил коньяку в свою рюмку и понюхал его с видимым удовольствием.
— А у нас как обстоит дело с «впечатлениями»? — спросил Некрасов. — Пополняем бреши в карманах плавающих и путешествующих?
— А как же? Фет намедни прислал послание из Парижа. Ну, хоть бы одно новое словечко! Хоть бы один уголок новооткрытый! — все то же: Марсово поле, Елисейские поля, гробница Наполеона, Инвалидный дом — стоило за этим ездить в Париж! Нет, я решил поехать из Петергофа в соседнюю чухонскую деревню и тоже написать впечатления, — ей богу, больше найду неизведанных прелестей.
Василий неожиданно фыркнул в углу и поспешно поднес ладонь к носу.
— Ты что? Подавился? — спросил Некрасов.
— Нет-с, смешно стало, — хихикнув, ответил Василий. — Уж Иван Иванович, действительно, скажут, — чухонская деревня прелестней Парижа. Какие там можно описать прелести?
Иван Иванович грозно посмотрел на Василия.
— Прелести можно найти везде, — сурово сказал он. — На скотном дворе можно найти прелести, если иметь глаза и мозги в голове. О чем пишут эти путешествующие? Что они видят? Только собственную персону и ее интимные ощущения. «В Гамбурге зашел в писсуар и нашел, что он много удобней супротив наших» — вот что пишут! Один сообщает, что за границей задешево купил панталоны, жилет и галстук. Другой делится с читателями впечатлениями, полученными в Бреславле: он вкусил там суп с клецками, спаржу с бараньими котлетами, форель со сладкой подливкой и остался недоволен, — желудок, дескать, не сварил эти блюда!
Иван Иванович совсем рассердился и заявил, что людям с таким воображением он навсегда запретил бы путешествовать.
— Пусть держат дома свои куриные мозги и бараньи чувства!
Некрасов засмеялся и сказал, что не все так «впечатляются». Вот написал же Боткин свои чудесные впечатления о Испании.
— Так то, Васенька! — воскликнул Панаев. — Милейший человек, эстет, умница. Уж он, я уверен, не ходил бы в Париже на Наполеоновы могилы и в Инвалидные дома — нашел бы местечки повеселей. Париж! О, Париж!
Он сокрушенно помотал головой и налил себе еще рюмочку. Некрасов посмотрел на него и подумал, что в сущности Ванечка неплохой человек. Пока что все казалось хорошим, милым сердцу, — и эта полутемная, прохладная комната, и шум ветра за окном, и даже монотонный стук дождя по железной крыше веранды. Он оглянулся и заметил темную фигуру Василия, прислонившегося к стене.
— Ну, а ты какие мне новости расскажешь?
— Да какие же у нас могут быть новости-с? — охотно ответил Василий. — Такие же, как у всех. Вот, дорогу железную в Петергоф проложили, скоро открытие будет с большим торжеством. Недавно первые пробные поезда пошли, — кадетов в лагеря вывозили. Час с небольшим, говорят, от Петербурга-то ехать.
— А ты не ездил еще?
— Нет, не пришлось…
— Скажи, — нетерпеливо перебил его Панаев, — как Тургенев? Сюда доходят невероятные слухи: то, что он собрался жениться, то, что Толстого на дуэль вызывал, — неужели правда?