— О дуэли — все это пустяки. Не было и не могло быть дуэли. Да и жениться он, по-моему, всерьез не собирался. Можешь ты представить себе Тургенева женатым, в кругу семьи, детей и приживалок? Я не могу, хотя он на меня как-то обиделся и заявил, что склонность к семейной жизни у него есть, что он не физический урод, а нормальный человек с нормальными потребностями в семье и детях. Но это так, фраза, он, я уверен, так и умрет холостяком. Ну, пойду спать — ломает меня всего с дороги. Ты уж прости…
— Да что ты, что ты?! — засуетился Панаев. — Идем, я провожу тебя.
Он взял со стола свечу и пошел впереди Некрасова.
Около его комнаты он вдруг, смущенно замявшись, спросил тихо и нерешительно:
— А как здоровье Eudoxie? В каком настроении ты ее оставил?
Он виновато взглянул на Некрасова, свечка пошатнулась в его руках, и нескладные тени заметались по стенам коридора.
— В очень плохом, — угрюмо ответил Некрасов. — Ничего у нас не получается, все по-старому: на каждый светлый день приходится неделя ссор и упреков. Вероятно, я один виноват в этом…
— Она столько надежд возлагала на эту поездку, — сказал Иван Иванович грустно. — Ей казалось, что вдали от дома, от Петербурга, вам обоим будет легче.
— Разве можно десять неслаженных лет исправить совместным турне по курортам? — невесело усмехнулся Некрасов. — Мы слишком стары для этого. Страшно признаться, но мне кажется — мы давно в тягость друг другу и только стесняемся сказать это вслух.
— Ну, ну, что ты говоришь, бог с тобой? — испуганно забормотал Панаев. — Ты не скажи этого при ней. Это убьет ее, уверяю тебя. Да ты и сам не думаешь так, — просто устал с дороги, не выспался, может быть, заболел. Иди спи, — и я пойду. Спокойной ночи, приятных тебе сновидений.
Он ушел, и где-то в конце коридора скрипнула дверь его спальни. Некрасов огляделся — в комнате было открыто окно, в саду шумели деревья. Ночь была светлой, зыбкой, — летняя петербургская, пасмурная ночь. В комнате пахло осенью. Он зябко поежился и сел на стул около кровати. Василий, войдя вслед за ним, зажег на столе лампу.
— А как собака? Не скучает? — внезапно забеспокоился Некрасов. — Ты смотри, Василий, чтобы не убежала, столько я с ней намучился в дороге, что жалеть буду, если пропадет.
— Спит ваша собака, Николай Алексеевич, напрасно изволите себя беспокоить. Дозвольте спросить — какая у нее кличка? Завтра встанет — не знаю, как и величать.
— Назвал я ее Нелькой. Хорошо? Ну, давай раздеваться будем, да рассказывай, чего еще тут нового.
— Да разве все новости сразу упомнишь? Николай Гаврилович все работают, себя не жалеют, Иван Иванович тоже стараются — только у них, как я замечаю, между собой особого согласия нет. Супруга Николая Гавриловича и детки хворали что-то, господин Вульф коляску себе купили новую.
— Да ну! И хорошую коляску? — заинтересовался Некрасов. — Ишь ты, как раскутился.
Он засмеялся, велел Василию закрыть окно и идти спать. Но Василий не уходил; он мялся около двери.
— Ну, что там у тебя? — сказал Некрасов. — Чего стоишь?
— Николай Алексеевич, — прошептал таинственно Василий. — Знаете, кругом все говорят, что вас, как вернетесь в Петербург, сразу же в крепость посадят.
— Как в крепость? За что?
— За ваши стихи, что Николай Гаврилович с Иван Ивановичем в журнале пропечатали. Большие неприятности из-за них вышли, да ждали, дескать, вас, когда вернетесь…
Некрасов поморщился: история со стихами, действительно, наделала много неприятностей. Он уже не думал о том, как это отразится на нем лично, но «Современник» мог сильно пострадать.
— В крепость, я думаю, меня не посадят, — сказал он. — Иди, спи, Трус Иванович…
Василий загасил лампу и вышел. Николай Алексеевич закрыл глаза, и в них поплыли поля, деревья, мосты, речонки, перелески. Он засыпал, как вдруг из-за туманного леса отчетливо вырисовался оплетенный плющом лондонский домик с освещенными окнами. Некрасов застонал, повернулся к стене и крепко прижался лицом к подушке.
Под утро Некрасову привиделся сон: он идет с Тургеневым по бульвару в Париже. Тургенев приехал только что из Лондона, в руках у него дорожный баул, а на плечах почему-то охотничий пыльник.
— Я привез тебе письмо от Герцена, — говорит он. — Вот куда только я его положил? В карман? В бумажник? В баул?
Они останавливаются посреди бульвара, и Тургенев начинает искать письмо. Он выворачивает карманы, перебирает бумажки в обширном портмоне, наконец, раскрывает баул и высыпает все свои вещи на траву. Вот и письмо. Большой, плотный конверт из сероватой бумаги. Некрасов протягивает руку, но тут налетает ветер, подхватывает письмо и несет его вдоль бульвара. Некрасов бежит за ним, задыхаясь и обливаясь потом, бульвар кончается, и вот уже набережная Сены, несколько шагов, несколько мгновений, и конверт будет в его руках, но порыв ветра сметает письмо в воду. Не останавливаясь ни на минуту, он перелезает через парапет набережной, прыгает в воду и просыпается.