В один из вечеров он почувствовал себя плохо, бросил игру, уехал домой и лег в постель. Жестокий озноб осыпал пупырышками тело, он никак не мог согреться, натянул до самых ушей одеяло, поджал ноги; старался не шевелиться, торопясь согреть холодные простыни. Постель казалась огромной и неуютной; он с тоской подумал о русской печке, об овчинном тулупе, мягкая шерсть которого была бы сейчас куда приятней холодка полотняных простынь. Он попросил Василия принести чаю с вином и затопить печку; он торопил его и сердился, глядя, как медленно разгораются дрова, как шипят и плюются пеной поленья, как неловко возится Василий, с треском ломая лучину.
— Не мог ты сухих дров принести, — сказал он с укоризной и спрятал голову под одеяло.
Через несколько минут дрова весело затрещали, огонь загудел в трубе и затряс дверцей печки. Некрасов, обжигаясь, выпил два стакана горячего чая, снова забрался с головой под одеяло и уснул. Спал несколько часов тяжело и крепко, без сновидений, не шевелясь, и проснулся оттого, что у него затекла рука, неловко подвернувшаяся под бок.
Был второй час ночи. Свеча догорала на столике около кровати. Накалившаяся печка пылала нестерпимым жаром. Тяжелое одеяло, как горячий песок, давило на ноги.
Некрасов открыл глаза, сбросил одеяло, потер занемевшую руку и хотел заснуть снова. Он перевернул на другую сторону нагревшуюся подушку, загасил свечу и лег, прислушиваясь к окружавшей его тишине.
В комнате было совсем тихо, только чуть слышно тикали часы на стене около кровати да слабо гудела в ушах приближающаяся головная боль. Он несколько раз повернулся с одного бока на другой, с досадой чувствуя, что спать ему больше не хочется. Он лежал, открыв глаза, все еще ни о чем не думая и смутно различая чуть светлеющие окна на темной стене. Ему было жарко, губы и язык пересохли; казалось, что раскаленная печка заполнила собою всю комнату, что именно из-за жары он не может уснуть. Он разыскал в темноте халат, набросил его на плечи, подошел к окну и распахнул форточку.
На улице было тихо и морозно. Крупный мохнатый снег бесшумно падал на мостовую, тумбы около тротуаров были накрыты белыми шапками, воздух пахнул свежим огурцом или арбузом. Некрасов глубоко, с наслаждением вздохнул и подумал, что так пахнет зимой в лесу, когда снег еще не скован морозом, когда он, мягкий и легкий, ложится на деревья, не сгибая ветвей. Снег тогда падает быстро и бесшумно, и небо, сквозь сетку хлопьев, кажется низким и серым.
Он нехотя отошел от окна, зажег свечу на столике, перелистал, не читая, несколько страниц какой-то книги и сел на кровать, спустив босые ноги на пол. Спать совсем не хотелось. Стало досадно, что рано уехал из клуба, прервав удачную игру, потом вспомнил, что не просмотрел еще как следует отчеты, которые несколько дней назад принес Ипполит Александрович Панаев, и, разыскав их тут же на столе среди корректур и рукописей, забрался на кровать и начал просматривать столбцы цифр.
Он просмотрел дивиденды четырех «обязательных» сотрудников, с которыми велся особый расчет за их исключительное участие в «Современнике». Цифры показывали, что участие это было весьма невелико. Тургенев напечатал за год всего три листа пять страниц, Островский не дотянул и до трех листов, Толстой дал десять, Григорович — двенадцать. Это было очень, очень мало! «Обязательные сотрудники» все больше забывали о своем журнале.
Он сердито покачал головой и с раздражением подумал о том, что за такую оплату он еще должен вымаливать у «обязательных» каждую строчку. Правда, это лучшие писатели, но они пишут для «Современника» так мало, что читатель перестает верить в их обязательное участие и отказывается от подписки. Как пришлось изощряться для того, чтобы поддержать подписку на новый год! Как он и Чернышевский и Ипполит Панаев ломали голову над тем, чтоб привлечь подписчика! Хорошо еще, что выручила Бичер-Стоу — «Дядя Том» в виде бесплатного приложения к первому номеру спас положение. А кто из «обязательных» беспокоился об этом? Никто, ни один человек.
— Нет, надо расторгать этот кабальный союз! Он тяготит и связывает, он обращает всякий чрезвычайный расход в выгоду для «обязательных» и в неизбежный убыток журналу. А чрезвычайные расходы хотя бы такие, как бесплатные приложения вроде «Дяди Тома», совершенно неизбежны. Иначе можно зарезать журнал.
Он бросил расчет на стол, закурил и задумался. Как мечтал он когда-то, когда был беден и унижен, о деньгах, о богатстве, которое дало бы ему независимость, возможность плевать на тех, кто тогда им помыкал. Что ж, по сравнению с тем голым и голодным временем он богат. Но стал ли он счастлив? Испытал ли он то злорадное удовлетворение, о котором мечтал, слоняясь по ночлежкам, обедая в грязных трактирах, сочиняя за гроши водевили на бенефисы средних актеров? Получил ли он возможность писать, что хочет, говорить людям то, что он думает, поступать так, как считает лучше? Ничего этого не дали ему деньги. Он остался так же несчастлив, как был. А может быть, стал еще несчастней.