— Так вы поспите, а мы тихонько тут посидим, — сказал Володя, решительно направляясь к дивану.
Они уселись рядом, чинные и торжественные, — ноги их не доставали до полу. Некрасов закрыл глаза и попытался задремать, но через несколько минут они завозились на диване и встревоженно начали шептаться. В соседней комнате послышались легкие шаги, и Авдотья Яковлевна заглянула в комнату.
— Вот вы где! — сказала она. — А завтрак? Сейчас же в столовую без разговоров.
Некрасов, приоткрыв глаза, смотрел, как неохотно сползали они с дивана. Ага, попались маленькие негодники! Теперь он запрет дверь на ключ и будет спать сколько ему угодно. Но у мальчиков были такие огорченные лица, что ему стало их жалко.
— Вы ешьте скорей и приходите, — сказал он, — а я пока что оденусь.
Но они не были уверены в том, что Некрасов выполнит свое обещание. А вдруг оденется и уедет? А вдруг, придет кто-нибудь? А вдруг его кто-нибудь рассердит, и он станет хмурым и молчаливым, каким бывает очень часто, и скажет, чтобы они шли в свою комнату? Их мучили эти сомнения, и еда не шла им в горло.
Авдотья Яковлевна сидела напротив ребят и зорко следила, чтобы они ели хорошо. Она была обижена, — столько внимания уделяет она детям, а они готовы в любую минуту променять ее на Некрасова. Он возится с ними только тогда, когда ему скучно. Сейчас он хандрит из-за отъезда Тургенева и ищет себе развлечения в беседах с детьми, а завтра они будут ему совершенно безразличны. А она всегда помнит о них.
Она сделала им по второму бутерброду, хотя мальчики смотрели на нее умоляющими глазами. Конечно, им интересней слушать рассказы Некрасова — о псовых охотах, на которые его брал отец, о Волге, о бурлаках, о рыбной ловле, о похождениях в лесу.
Рассказы Авдотьи Яковлевны занимали их куда меньше. Жизнь в городе, театральная школа, комнатная возня с братьями и сестрами, — она сама понимала, что все это было бесцветно. Ребята охотно слушали только ее рассказ о наводнении в Петербурге, которое она видела, когда была еще совсем маленькой девочкой, и о стареньком докторе Марокетти. Доктор Марокетти жил в одном доме с ее родителями, лечил ее в детстве, и она до сих пор помнила песенку, которую распевали все его пациенты:
Когда Ваня и Володя простужались и она начинала натирать их камфарной мазью, они распевали эту песенку и называли ее доктором Марокетти.
Некрасов все еще лежал, но мальчики забрались к нему на постель — он же сам велел им прийти после завтрака.
— Ну, рассказывай, — потребовал Ваня. — Только страшное, про чертей.
— А я ничего про чертей не знаю, — сказал Некрасов, — я их никогда не видал.
— Тогда про что хочешь рассказывай, — великодушно разрешил Володя. — Только не про взрослых, а про то, как был маленький.
— Я, пока вы завтракали, вспомнил одну историю, — начал Некрасов. — Она не про чертей, но страшная, грустная история про одного мальчика-крепостного. Вот я вам ее и расскажу… Случилось это давно-давно, когда я был совсем маленький, даже еще не учился, а только бегал и играл на улице. Жили мы тогда в деревне, и у меня было много товарищей, деревенских мальчиков, с которыми мы играли в разные интересные игры. Дружил я и с этим мальчиком — звали его Сеня — и очень его любил, он был смелый и ничего на свете не боялся. Я старался не отставать от него и нарочно придумывал разные страшные игры, чтобы показать, что я тоже храбрый. Мы с ним под новый год ночью бегали к церкви послушать — не поют ли там вечную память, — это нам нянька моя сказала, что если послушать ночью у церкви, можно узнать свою судьбу: запоют вечную память, значит умрешь в этом году, запоют что-нибудь радостное, значит весь год у тебя пройдет счастливо. Очень страшно было зимой, в полночь, бежать через кладбище к пустой темной церкви, и никто из мальчиков не захотел узнавать свою судьбу. Только Сеня не испугался, и мы с ним вдвоем, в холодную вьюжную ночь подбежали к церкви и прислушались у дверей. Мы, конечно, ничего не слышали: ночью в церкви было пусто и никто не мог там петь, но я ужасно трусил и только стыд перед товарищем удерживал меня на паперти. А Сенька не боялся, — он даже крикнул в скважину двери: «Эй, вы, запевайте, мы иззябли вас дожидаться!» — и голос его глухо прокатился по пустой темной церкви.
Выдумывали мы с Сенькой и другие игры. Один раз зарезали у нас свинью, а голову ее положили в сенях на полку. Мы стащили эту голову, воткнули ее на палку и вечером, когда спустились сумерки, пошли пугать ею людей. Подойдем к дому, бросим в окно комок снега и прижмем к самому стеклу свиную голову. Человек услышит стук, подойдет к окну, старается разглядеть впотьмах, кто это стучит, увидит оскаленную свиную морду и шарахнется в испуге. А мы бежим со всех ног, пряча свиную голову под полой тулупа.