— Вот. Тут и ваш. Посмотрите, — пробормотал он, потянув к себе дверь.
— Для этого не нужно было меня звать. Вы могли прислать гранки с Василием, — сказала она раздраженно.
Но Некрасов не слышал, — он быстро закрыл дверь и снова запер ее на ключ…
Кончив читать, он долго сидел за столом, уставив глаза в одну точку. Да, напечатав эту статью, он навсегда потеряет расположение Тургенева! Мало того, он наживет в его лице жестокого врага. При неизменной благожелательности тона, статья содержала в себе ряд высказываний, которые должны были привести в ярость Тургенева. Особенно сейчас, когда неприязнь его к «семинаристам» накалена до последней степени.
Разве снесет Тургенев любезные добролюбовскому сердцу, но не свойственные ему, Тургеневу, утверждения, что герои прошлых его произведений уже сделали свое дело и не вызовут сейчас симпатии русского общества? Или прозрачные намеки на то, что Тургенев не способен изображать широкие общественные настроения? Или заявление, что образ центрального героя — Инсарова — не вполне удался?
И он обещал Тургеневу показать эту статью! Некрасов даже вздрогнул, представив себе, в какое негодование придет Тургенев. Ясно, он будет требовать, чтобы ее не печатали. Ясно, что он поднимет целую кампанию и против статьи, и против Добролюбова, и против «Современника». Ясно также, что на его стороне окажутся очень и очень многие.
Но все равно — показать эту статью ему придется, а там видно будет, что делать дальше. Стараясь не думать о том, что произойдет через час, он положил гранки в большой конверт и, не приписав ни строчки, отослал их с Василием на квартиру к Тургеневу.
— Скажи, чтобы читал сейчас, что ты подождешь ответа, — сказал он Василию. — Да возвращайся прямо домой — я буду дожидаться.
Отослав Василия, он через минуту готов был вернуть его. Он подумал, что лучше было бы сначала поговорить с Добролюбовым, смягчить наиболее резкие места, выправить, пригладить эту колючую статью. В таком виде ее, конечно, не удастся печатать, так зачем же понапрасну волновать Тургенева? Но было поздно — Василий ушел. Некрасов подумал было, что можно еще самому пойти сейчас к Тургеневу, потом махнул рукой и лег на диван.
Василий вернулся через два часа. Он принес обратно корректуру и маленькую записочку от Тургенева.
«Убедительно тебя прошу, милый Н., не печатать этой статьи: она, кроме неприятностей, ничего мне наделать не может, она несправедлива и резка, — я не буду знать, куда бежать, если она напечатается. Пожалуйста, уважь мою просьбу. Я зайду к тебе. Твой И. Т.»
Некрасов посмотрел корректуру — в ней не было ни одной пометки. Значит, вопрос шел не о частных исправлениях, а о всей статье целиком. Будь он неладен, этот Добролюбов, — заварил кашу, теперь не расхлебать!
Каша, действительно, заварилась крутая. Вечером прибежал взволнованный и злой Добролюбов и заявил, что цензор не желает пропускать статьи, что он уже вымарал чуть ли не половину и требует дальнейших поправок.
— Он говорит, что статья эта обратит внимание на «бесподобного», как он выражается, Ивана Сергеевича, на самого цензора, на меня и на вас. Ничтожество! Трус и подхалим!
Добролюбов бегал по комнате, задевая столы и стулья, ругался, проклинал цензуру, Тургенева, себя за то, что взялся писать эту статью.
— А вы-то, вы — что скажете, Николай Алексеевич? — сказал он внезапно, остановившись перед Некрасовым. — Будете воевать с цензурой за статью или нет?
— За тот текст, что вы мне дали, не буду, — сухо ответил Некрасов.
— Почему это? — оторопело спросил Добролюбов.
— Потому что о Тургеневе так писать нельзя. Потому что это лучший, талантливейший наш писатель, и с этим нужно считаться.
— Талантливость Тургенева я, кажется, никогда не отрицал и в этой статье тоже не отрицаю.
— Еще бы вы попробовали это делать! Да мы с вами гордиться должны, что живем в одну эпоху с ним! Я глубоко убежден, что «Накануне» будут читать и тогда, когда наши имена ни один человек помнить не будет.
Некрасов придвинул к себе гранки, показывая, что разговор закончен. У него было очень нехорошо на душе — Добролюбов еще не знал, что Тургенев читал статью и, конечно, был бы оскорблен этой дополнительной цензурой. Сказать ему? Но это вызовет новый взрыв возмущенья, а спорить и вообще разговаривать у Некрасова совсем не было сил.
Он украдкой посмотрел на Добролюбова, — тот стоял внешне спокойный, нахмуренный, с крепко стиснутыми губами. Скептическая гримаса застыла на его лице. Он молчал и смотрел в пространство. Потом внезапно, точно решив что-то про себя, молча кивнул головой и вышел.