Однажды, зайдя в фойе, я увидел вывешенный некролог с фотографией Семибратской. Огорчился. Ну да, жалко было старушку, но всё же возраст. А кто же теперь будет у нас читать курс латыни? Вечером вся группа ожидала в дальней аудитории нового преподавателя.Света в примыкающем коридоре не было, а за окном лил осенний дождь, ветер качал огромные деревья, отбрасывавшие корявые тени на стены. Дверь в аудиторию была открыта.
В коридоре наконец послышались шаркающие старческие шаги. Студенты оживились, даже пошутили о привидении Семибратской. Шаги неумолимо приближались. Воцарилась натянутая тишина. И тут из тёмного проёма в открытую дверь аудитории вошла ... Семибратская и, как ни в чём не бывало, начала лекцию!
За все два часа никто не проронил слова: спросить Викторию Андреевну о том, как она, мёртвая, может читать лекции, никто не решился. Наконец прозвенел звонок, студенты на ватных ногах в глухом молчании разошлись. Понятное дело: не каждый день вам читает лекции покойник. Страшно.
Впрочем, на следующий день оказалось, что никакой мистики не было. Умерла тогда Валентина Семибратская, сестра-близнец нашей Виктории Андреевны, профессор соседней кафедры.
Но опыт общения с живым покойником я тогда обрёл.
«Но чем был так взбешен Габрилович, и чем ему не понравился мой некролог?» — размышлял я, подъезжая к конторе. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что я что-то не понял в претензиях Габриловича, но чем ближе я был к конторе, тем быстрее эти мысли улетучивались из головы. Я подумал, что похоронная суета в конторе даст мне возможность написать ещё пару глав романа. А потом… я с сожалением вздохнул. Наверное, мне придётся ехать на кладбище, никуда не денешься. В принципе, я — руководитель небольшого редакционного отдела и буду совершенно незаметен на фоне больших покровителей и родственников Викентия, и потому церемония прощания вполне может обойтись без меня. Скажу я Габриловичу своё последнее «прощай» или нет, что от этого переменится?
17.00
Да, денёк выдался тяжёлый. Мои мечты о двух главах так и остались мечтами. Трифонова от нервов потеряла голос, Фирсов, вернувшись из Нальчика, напился, как свинья, и упорно твердил, что шеф «получил по заслугам», профсоюзный бог Кардаилов слёг с простудой. Всё одно к одному. Вейсман задавал мне идиотские вопросы, пытаясь зачем-то узнать, что делал у меня Габрилович в понедельник. Достал. Я ответил, что он советовался по поездке в Москву и через минуту ушёл.
Надгробную речь от коллег пришлось произносить мне. Пришлось ехать и на кладбище. Я хотел двинуться туда на своей машине, чтобы в нужную минуту слинять, но Трифонова шаталась и едва не падала в обморок, пришлось завести её в автобус и самому сесть рядом.
Добрались мы за полчаса, церемония тоже вышла не затянутой. Прекрасно вела себя вдова. Благородная черная вуаль, ни слезинки, ни воплей, спокойное достоинство. Я зауважал Лидию Габрилович. Потом пришлось подойти ближе. Наступила минута прощания.
Я бросил горсть земли в разверстую пасть могилы, на дне которой чернел лаковый гроб Викентия, и отошёл, давая возможность остальным сделать то же самое, потом миновал длинный ряд холмов недавних захоронений, и хотел выйти на асфальтовую дорожку, где уже толпились люди у автобуса. Но остановился.
Со мной такое бывает, и часто. Я вижу что-то, совершенно не обращая на него внимания, но подсознание ловит увиденное, запоминает, и говорит мне — обернись. Я понял, что снова что-то видел. Но что? Я развернулся и начал разглядывать толпу чиновников и депутатов. Нет. Не то. Взглядом я проследил недавние захоронения. Это? Я медленно прошел мимо свежих могил. Ну да. Вот оно. С фотографии на большом кресте на меня смотрела Ирэн Гайворонская, и надпись под портретом не давала ошибиться в этом. Я молча пялился на траурные надписи на венках.
22.00
Такое со мной было впервые. За все время обратной дороги с кладбища я молча сидел в автобусе и ни о чём не думал. Обычно в моей дурной голове мысли не переводятся. Они, как бы это сказать, «думают сами себя». Приходят, сталкиваются, перетряхиваются, потом выстраиваются в стройные силлогизмы, из которых мне остается только сделать вывод.
Но сейчас голова была абсолютно пуста и порадовала бы только синьора Торричелли.
Возле конторы я вышел из автобуса и, ни с кем не прощаясь, сел в машину и направился домой. В голове по-прежнему не было ни единой внятной мысли. Да и вообще никакой. Ни о чём я не думал и дома, когда кормил Гая Фелициануса и лежал в ванне. Natura abhorret vacuum. Природа не терпит пустоты, свято место пусто не бывает. Nequam vacuum. Пустота бесполезна. Полый шар. Праздные слова. Перелить из пустого в порожнее и уйти с пустыми руками. Подбитый ветром, легковесный, пустотный… Сферический конь в вакууме.
Но, плюхнувшись после на тахту и почесывая разлёгшегося рядом кота Гая Фелициануса, я всё же медленно начал размышлять над случившимся.
При этом каюсь, вовсе не смерть Гайворонской так подействовала на меня. Я ничего не знал о ней, но и узнай, так что же? Смерть каждому внове, но сама по себе она очень старая штука. И я удивился не тому, что Ирэн умерла или погибла, а тому нелепому факту, что третий человек, для которого я сочинял некролог, за три недели отправился на тот свет — вслед за двумя предыдущими.
Нет, я не верил в существование тетрадей смерти и никакой закономерности я тут не видел. Но и на случайность такие случаи как-то не тянули. Я помнил, что первый некролог я написал на Габриловича, потом на Вейсмана, Риту и Ирэн. Но последовательность смертей была совсем иной. Ах, да! Ирэн же звонила мне. Я схватил телефон, пролистал последние вызовы. Последний звонок от нее датировался февралем. Ну да, этот разговор я помнил. Ей был тогда нужен мой паспорт. А вот звонил мне Вейсман.
У меня было две возможности. Оставить всё, как есть, заняться романом, выбросив из головы весь этот вздор. Или заняться всем этим вздором, отложив в сторону всё остальное. Первый вариант устраивал меня больше: он позволял вернуться в комфортное состояние привычного бесстрастия, писать и смотреть по ночам на луну вместе с Гаем Фелицианусом. Второй сулил беспокойство, суету и, возможно, пустую потерю времени. Но, в конце концов, Габриловича кто-то стукнул по голове, и тут стоило покопаться.
Я совершенно не мнил себя Шерлоком Холмсом, и не собирался вести никакого следствия. Я просто был высокого мнения о своей голове. Она сама придёт к правильному выводу, надо только закинуть в неё все нужные факты. А значит надо искать факты. И первый из них — причина смерти Ирэн.
15 марта. 12.30
На следующий день, в субботу, я оказался в районе Театральной площади. Ирэн жила неподалеку. На мне была идеальная куртка, неброская рубашка и галстук того типа, что налагает на лицо человека мертвящую печать невзрачности, на лицо я надел маску легкого беспокойства. Я планировал встречу с родственниками Ирэн, а действовать решил по обстоятельствам.
И обстоятельства мне благоприятствовали. На ловца и зверь бежит. Возле подъезда на лавочке сидела соседка Ирэн. Помнила ли она меня? Последний раз я был тут лет пять назад. Но я счёл, что это неважно, вежливо поклонился и спросил об Ирине. Простой путь оказался самым коротким. Глаза соседки налились скорбью, правда, до слёз дело не дошло. Мне тут же с удовольствием поведали всю печальную историю. Да, Ирочка погибла. Я опустился на скамью рядом и внимательно слушал.