— Ага, — подтвердил полковник. — Вот только толку от сигарет нет, ведь ни вкуса, ни запаха мы не чувствуем.
— А спички? — удивилась Агата. — Обжорка что, имитацию огня сделал?
— Сделал, — сказала Василиса. — Теперь хоть можно свечи в доме зажигать, а то вообще темень была. Можно сказать, Обжорка по-своему заботится о нас, комфорт создает. Что уж говорить, на разные чудные финтики он горазд. Перед твоим… прибытием я нашла бутылочку черной туши и иголку с ниткой. Теперь вот татушку себе на плечо сделаю. В общем, жить можно, — в ее голосе была грусть. — Еще бы орган этот заткнулся… Бесит меня уже эта органная музыка, — неожиданно Василиса оживилась, встрепенулась и весело спросила: — А хочешь, я тебе фокус покажу?
— Ты думаешь, меня теперь еще можно чем-то удивить? — Агата натужно улыбнулась.
— Смотри! — Василиса взглянула вверх и закричала: — Что б ты сдох, Обжорка! Засунь все свои финтики в…
Сумрачное небо озарили яростные вспышки, и органная музыка превратилась в гнусную какофонию. Но скоро все снова стало как прежде — сумрак, орган и печаль.
Время шло. По прикидкам Агаты она находилась в мире Обжорки уже пятые сутки, хотя уверенности в этом не было — трудно вести отсчет времени, когда нет физических ощущений и сумрак так же неизменен, как поведение людей на городской площади.
За эти пять суток Агата в сопровождении Василисы и Сан Саныча обошла весь город, побывала в каждом из двух сотен домов. Иногда она видела странные и страшные вещи — то, что Василиса назвала экспериментами Обжорки с имитацией: лошадь с огромными белесыми глазами и ногами похожими на паучьи лапы; серебристый авиалайнер, бесшумно летящий в небесном сумраке; внезапно выросшее дерево с черными блестящими листьями. А однажды над городом появилось гигантское глазной яблоко — оно кружилось, разглядывая мир внизу, бордовые сосуды вокруг радужки пульсировали, зрачок то сужался, то расширялся. Глаз распался на черные хлопья и некоторое время над городом падал черный «снег».
В домах Агата, иной раз, обнаруживала интересные и странные вещи: шахматную доску, на которой были расставлены тридцать четыре белых пешки и три черных ферзя; книги с чистыми страницами; кружки без дна; вставная челюсть с серыми зубами; набор карандашей без грифеля.
Агата, Василиса и Сан Саныч много времени проводили в таверне. Здесь был бильярдный стол, рулетка и дартс — хоть какое-то развлечение. Василиса сделала на своей левой руке кучу маленьких татуировок — черепков и кособоких скелетиков, в нос продела тонкое колечко. Сан Саныч постоянно курил и сетовал на то, что не может чувствовать запах. Полковник часто уходил в себя и сидел, уставившись в одну точку. Агата думала, что в эти моменты Сан Саныч пребывал в далеком прошлом, в том времени, когда он был счастлив. Порой старый полковник отправлялся на площадь и слушал проповедника. Агата и Василиса всегда ходили с ним, и когда, иной раз, он начинал вести себя странно — раскачиваться и что-то бормотать, — они едва ли не силой уводили его с площади. А бывало, что и Василиса впадала в транс, и тогда Агате приходилось и ее возвращать в «реальность», хорошенько встряхнув.
Агата не только исследовала мир Обжорки, но и сама ставила эксперименты: как-то она специально распорола ножом предплечье и обнаружила, что под кожей вместо мяса находится какая-то розовая пористая субстанция, похожая на мягкую пластмассу, и розовые же, будто пластиковые волокна. Порез затянулся быстро, на коже не осталось и следа. Экспериментировала Агата и с желаниями: однажды она сказала, что неплохо бы, чтобы вместо свечей были хотя бы масляные лампы. Скоро в доме напротив таверны она обнаружила пять старомодных светильников и восемь бочонков с маслом. С лампами обстановка таверны стала не такой мрачной, как при свечах.
Пошли шестые сутки, по внутренним часам Агаты. Она, Василиса и Сан Саныч сидели в таверне. Полковник катал по столу сигарету и был столь же мрачен, как небо снаружи. Василиса уродовала свою руку, накалывая на пальце очередной черепок.