– Он мертв, — не переставая жевать, что называется — между делом, сообщил Ташур. — И, похоже, давно уже.
– Мертв? — Равнодушно повторила Осси и покосилась в угол, где скрючилась груда грязного тряпья когда-то служившая старшему смотрителю Аулы одеянием.
Одеяние это, наверное, было когда-то довольно дорогим, хотя теперь в это верилось с трудом. Как, впрочем, и в то, что внутри этой искромсанной и перепачканной кровью кучи скрывался человек.
Впрочем, если верить хилависте, — это был уже не человек, а давно остывший труп. Несчастный изжеванный труп бедолаги, валяющийся в рваных лохмотьях где-то на самом краю небес, слишком далеко от дома.
– Может, ты его это… того?.. — Хилависта закашлялся, расплевывая вокруг огромные куски кровяной колбасы. — Фу, ты дрянь… Надо же, сколько зазря пропало… — он с грустью осмотрел полупережеванные ошметки, утонувшие в луже, дернулся было, но потом, покосившись на Осси, замер и подбирать не стал. Настроения ему это, однако, отнюдь не прибавило.
– Так что? — Повторил он.
– Что? — Скрипнула зубами Осси. — Чего тебе надо? Видишь, что со мной?.. — Она кивнула на ногу: сквозь разодранный и бурый от спекшейся крови комбинезон виднелась жуткая рана с рваными краями, из которой острыми зазубринами торчала сломанная кость, — И так сил терпеть нет, еще ты привязался.
– Я не привязался, — насупился Ташур. — Больно оно мне надо — привязываться. Я за дело радею. И за твою нерушимую целостность между прочим.
– За целостность? — Казалось в таком выжатом ее состоянии, уже ничто удивить не могло; вот, только что отметившаяся рядом смерть, — и то не удивила… А, вот, идишь ты, Ташуру удалось. — А причем тут моя целостность?
– Притом, — хилависта говорил теперь тихо, медленно и почти не открывая рта, боясь видимо растерять последние остатки драгоценного продукта. — Притом, что не человек он, а мертвяк, а еще немного, — и разупокоится, глядишь… Или мало их тебе было? Так лучше ты ему голову-то… того… — он громко рыгнул, закатил глаза, шумно выдохнул скопившиеся чесночные пары и закончил: — ему-то уже все равно, а нам — поспокойней будет.
Осси кивнула.
Конечно, рыгающий пузырь был прав. Хоть сама умри, хоть — его убей, а прав! Там, где она теперь обреталась, покойникам мирно что-то никак не лежалось, и покойными они оставаться нипочем не желали. А так и норовили…
Осси вздохнула и потянулась было к мечу, но дикая резкая боль в ноге мигом пресекла эту попытку, загасив сознание интессы как поминальную свечку.
– Не могу я… — Осси повернулась к Ташуру, хотя пляшущие перед глазами темные пятна застилали все и хилависту в том числе. — Сил нет…
Тот что-то помычал в ответ, увязнув в остатках колбасы всеми своими зубами, но, по всему, видно было, что такое положение дел его не сильно радует.
Осси снова изо всех сил закусила губу, и поминая эпитеты и действия графине совсем и вовсе не приличествующие привалилась к стене и прикрыла глаза.
Сил было мало, боль захлестывала с головой, и даже такое небольшое только что проделанное усилие породило темные плывущие круги перед глазами и предательскую дрожь в теле. А злые упругие капли все лупили и лупили по усталому телу, отупляя и притягивая к земле.
Здорово все-таки он ее…
Девшалар…
В тот миг, когда он поднялся с земли, стряхивая остатки своего околоплодного тумана, Осси окончательно осознала, как мал и ничтожен в сущности своей человек. Как мала и беспомощна она сама, перед лицом, а точнее сказать, — перед искореженным рылом новой напасти. Про хилависту, так, даже говорить не стоило. Тот вообще, рядом с этим уродом казался маленькой зеркальной горошиной.
Девшалар с ревом озирался по сторонам, знакомясь с миром, и медленно расправляя огромные свои ручищи-хватала. Острые мощные когти, которыми заканчивались его шестипалые лапы более напоминали загнутые абордажные крючья южных пиратов. С противным скрежетом они скребли стены поминальных дворцов, оставляя на белом мраморе глубокие рваные полосы.
Непропорционально маленькая голова чудовища как-то очень неубедительно болталась на огромном туловище, раза в три превышающем любой стоящий рядом склеп, а маленькие темно-красные глазенки только что народившейся твари при этом шныряли по сторонам, пядь за пядью обшаривая прилежащее пространство. Из широко разинутой пасти, занимающей по меньшей мере половину его перекошенной и будто смазанной чудовищным ударом хари, не прекращаясь и не прерываясь ни на миг вырывался жуткий рев, крошащий мраморные плиты, не хуже давешних молний и громовых раскатов.