Че-ерт, да я свою жизнь не помню так хорошо.
— И снова здрасте, — услышал я за спиной грубый голос и мысленно выдохнул с облегчением.
Ну, хотя бы не пришли сюда вместе и не начали разбираться… Если задуматься, то Фобос как раз и обещал, что с ним мы будем видеться чаще. Эх, будь моя воля, я бы с превеликой радостью уволил его к чертям и встречался только с Сомнией…
— Придумал себе имя? — спросил Фобос.
— Ага. Харон.
Демон крякнул от смеха и оценивающе взглянул на меня.
— Я-то думал, что хоть ты выберешь себе что-нибудь оригинальное, — сказал он и вздохнул. — Ладно, давай работать.
Он пожал мне руку, обхватив её с двух сторон, и, прикрыв глаза, застыл секунд на пять.
— Всё-таки ты отвратительный Проводник, — сказал он и разжал ладони.
— Ты собираешься… сделать с ним то же, что и вчера с тем пацаном? — спросил я, определённо не желая видеть сцену насилия над пожилым человеком.
— Как будто у меня есть выбор.
Говорят, выбор есть всегда.
— А можно я тогда выйду из палаты? — попросил я.
— Да наздоровье. Я и сам собирался.
А?
Фобос вышел из палаты и через десять секунд, запыхавшись, вернулся обратно.
— Буди его, — скомандовал он.
Дело принимало очень странный оборот.
— Зачем?
— Повезёшь в операционную.
— Зачем?!
— Ты тупой?
Вопросом на вопрос не отвечают! Че-е-ерт, да что просиходит?!
— Где эта операционная? — спросил я, стараясь не нервничать.
Он пару секунд думал, а затем сказал:
— Выходишь из палаты и направо до упора.
— А почему сам не поведёшь?
— Много вопросов, Рон! Буди деда и приводи его в операционку. Я буду ждать вас там, возле стола с инструментами.
Он распахнул дверь и вылетел из палаты, оставив меня с дедом один на один. Я коснулся неживого тела:
— Просыпайтесь, — сказал я, и дед очнулся. — Вставайте.
Дед смотрел на меня и никак не реагировал. Повисло неловкое молчание.
Может, разум уже давно покинул его?
Обратившись к своей обширной базе знаний о пациенте, я пролистал его историю до последних страниц. Да, так и есть. Подключённый к аппаратам жизнеобеспечения, он доживал свои последние дни, даже не осознавая факта собственного существования…
Черт, даже жаль его стало.
Я стянул с него покрывало и с запоздалым пониманием обнаружил, что дед иссох слишком сильно, чтобы передвигаться без посторонней помощи. Вряд ли он мог хотя бы встать. Оглядевшись вокруг, я обнаружил в углу палаты кресло-коляску.
— Дьявол… — пробормотал я, прикидывая в уме всё то, что мне придётся сейчас сделать. — Ненавижу эту работу.
С горем пополам, но я всё же запихнул деда в коляску. Наверное, мне повезло, что я недавно пересматривал “1+1” и примерно представлял, как вести себя с паралитиками. “Славься французский кинематограф!” — думал я, везя его по коридору.
Черт… Я сёрьёзно сейчас делаю то, что делаю? Везу деда в операционную на встречу с демоном? Это же ужасно… Ох, черт, как бы мне было тяжело, не будь я циничной мразью! Фух, как вспомню, так и на душе сразу легче становится.
Я завёз деда в операционную и увидел, как там в медицинской маске и халате поверх утреннего прикида стоит демон, разглядывающий хирургическую пилу.
— Тебе его на стол? — спросил я, всеми силами давя из себя цинизм.
— Если ты не против.
Я был не против. Я был и не за, но весь контекст ситуации явно подразумевал, что дед окажется на столе и что положу его туда я. Сделав дело, я отпросился у Фобоса выйти и мерным шагом пошёл обратно в палату.
— Удачи, — добавил я перед выходом.
Хотелось много чего сказать. Что дед почти ничего не чувствует и не понимает. Что я буду сидеть в палате деда и лучше бы нам там не пересекаться. Что мы оба — монстры, и оба ужасны по-своему. На задворках сознания даже мелькнула мысль предложить ничего не делать и посмотреть, что будет.
Но я решил промолчать.
Я — не “я” в этом загробном мире. Я и не монстр никакой. Просто робот. Инструмент, не несущий ответственности. Разве судят катафалк за то, что на нём возят трупы? Нет. Это его предназначение. Логично предположить, что по той же причине не судят и палачей.
Я не слышал ни единого звука, доносившегося из операционной, и всё же это не мешало мне против собственной воли представлять сцены, развивающиеся за той дверью. В какой-то момент я заметил, что отворачиваю голову, пытаясь не смотреть их. Сомнительность практики заключалась в том, что сложно отвернуться от картинки у себя в голове. И всё же я отворачивался, и каждый раз пытался огромной надписью загородить видеоряд в своё воображении. “Палачей не судят”, — гласила она. Повторяя её, как мантру, я лежал на дедовской больничной койке и смотрел в потолок, то и дело вертя головой.