— Скажите, граф Пётр Александрович, согласитесь ли вы на такую комбинацию: вы через меня передаёте прошение о снисхождении по отношению несчастного мальчика на имя государя императора, а я со всей ответственностью посодействую, чтобы его величество принял взвешенное решение. Алексея Бобринского передадут вам на воспитание, а вы уж окружите его нужными людьми, надёжной охраной из преданных вам людей. И обязательно подберете для него самых лучших учителей. Недурно было бы обучить мальчика какому-нибудь делу, не связанному с командованием.
— Да-да! — горячо подхватил Румянцев — К руководству Алексей решительно неспособен, поскольку не обладает ни целеполаганием, ни жёсткостью, ни смелостью, ни умом, необходимых дельному офицеру. А вот стать строителем, лекарем, топографом или ещё кем, работающим, по преимуществу самостоятельно, он способен вполне. Не достигнет больших чинов? Какая безделица! Впрочем, эти заботы станут важными совсем нескоро. Но, Юрий Сергеевич, вы верно обещаете мальчику свою протекцию?
— Моё слово твёрдо, Пётр Александрович.
В этот момент постучались, и в комнату заглянул адъютант с сообщением:
— Ваше сиятельство, фельдъегерь ожидает в приёмной.
— Зови.
Фельдъегерь, мужчина лет сорока, с впечатляющей фигурой, поклонился, представился и подал Румянцеву объёмистый пакет. После того как главнокомандующий расписался на оболочке пакета, он задал вопрос:
— Скажите, поручик, каково здоровье Их величеств?
— Когда я лично получал корреспонденцию у Их величеств, августейшая чета выглядела вполне благополучной и довольной жизнью. О прочем сообщать не уполномочен.
— Благодарю за службу, поручик, я вас более не задерживаю.
Фельдъегерь с достоинством поклонился и повернулся ко мне:
— Имею ли я честь видеть графа Юрия Сергеевича Булгакова?
— Да, это я.
— В таком случае, благоволите получить именное послание от Его императорского величества.
Так же как и Румянцев, я встал, принимая столь важный документ, вынул из оболочки невеликий конверт, расписался на оболочке, поставил дату и время, и после ухода фельдъегеря вскрыл конверт. В конверте оказалось ещё два конверта, поменьше: один надписанный Павлом Петровичем, второй от Натальи Алексеевны. Письмо императрицы к службе отношения не имеет, поэтому я убрал его во внутренний карман мундира. Первым я вскрыл письмо Павла Петровича.
«Любезный мой друг, граф Юрий Сергеевич, исключительно рад приветствовать тебя, пусть и на дальнем расстоянии, посредством письма. Спешу уведомить тебя, что очередную попытку мятежа и дворцового переворота мы с моей дражайшей супругой пережили вполне благополучно, и ты был прав, инициатором и фактическим главарём оного и всех предыдущих мятежей выступил посол (!) с богомерзкого острова. Я бы счёл поведение сего негодяя за casus belli, но уже поутру после злосчастной попытки мятежа ко мне явился лорд Монтгомери, личный посланник человека, которого ты весьма ядовито поименовал Король С Широкими Бедрами. Вообрази себе, дорогой друг, но Монтгомери тут же отрекся от всех и всяческих деяний злосчастного посла. Более того, Монтгомери заявил прямо в лицо герцогу Мальборо, что будет лично ходатайствовать перед королём и палатой лордов о лишении того титулов, званий и имения. А меня попросил не верить ни одному слову преступника. Безобразную впрочем, мгновенно пресечённую, сцену последовавшей драки двух островитян я описывать не стану, поскольку время ограниченно, всё узнаешь лично от меня во время столь любезной мне и Наталье Алексеевне личной беседе с тобою у камелька. Письмо же посылаю с просьбою (друзьям как-то совестно приказывать) с наивозможной скоростью прибыть ко мне, поскольку накопилось великое множество неотложных дел.