— Ох.
— Бринн, — осторожно начинает она, закрывая крышку гриля и садясь рядом со мной. — Я не хочу обидеть тебя. Клянусь, что нет. Но мне просто интересно, если бы, со временем… если бы, возможно, ты бы меньше ходила в лес. Ты не росла, путешествуя и занимаясь скалолазанием. Ты не смогла сказать мне, здесь и сейчас, с какой-либо убеждённостью, что ты любила это. Но он любил. Это был даже не эгоизм, это был инстинкт. Это было необходимо. Это было в его крови, и у тебя не было никакого способа когда-либо вытащить его из леса.
— Я не пыталась вытащить его из леса. Я любила его таким, каким он был.
— Я знаю, что любила, — говорит она, морщась, когда наклоняет голову на бок. — Но ты бы хотела путешествовать пешком и разбивать лагерь каждый отпуск? Хотела бы растить своих детей в лесу каждые выходные?
Она делает паузу, качая головой.
— Ты жила в городе. В центре Сан-Франциско, Бринн. Сходить в поход было для тебя экскурсией. Однодневная поездка. Для Джема это было образом жизни. Его работой было писать о походах и скалолазании, и я полагаю, что эту его часть ты терпела и пыталась принять, присоединяясь к нему время от времени. Но ты должна знать, даже когда он был с тобой, он порабощал часть своей натуры, живя в городе. Он жаждал быть в дикой природе постоянно. Всё время. Каждые выходные. Каждое мгновение.
— Он сказал тебе это? Что он предавал себя?
— Я знала его лучше, чем кто-либо, — тихо говорит она. — Я наблюдала это. Я волновалась за него. И за тебя. За вас обоих.
Глаза Хоуп печальны, когда она смотрит на меня пристальным взглядом, и это сжимает мне сердце. Отчасти причина, по которой её слова так сильно ранят, заключается в том, что они обращены к истине, которую я игнорировала, которую я никогда для себя полностью не признавала: что, со временем, я могла ходить с Джемом в лес всё реже и реже, потому что мне не нравилось это. А Джем не смог бы остаться в стороне, потому что он любил это. И, возможно, я бы обиделась на его драгоценные леса за то, что крали его у меня. Я даже могла бы начать обижаться на него тоже.
— Ты поделилась своими переживаниями с Джемом? — спрашиваю я, меняя формулировку своего предыдущего вопроса. Я хочу знать, обсуждали ли они это за моей спиной.
Она поднимает подбородок и кивает.
— Он был моим близнецом.
— И что он сказал? — спрашиваю я скрипучим голосом.
— Что он может любить вас обоих. Что вы вместе разберётесь с этими.
— Мы бы сделали это, — говорю я, смотря в её глаза и чувствуя себя смущённо и одновременно рассержено.
Она встаёт, пересекает внутренний дворик и поднимает крышку гриля, чтобы перевернуть стейки.
Моё праведное негодование возрастает, когда я допиваю вино. Как она посмела усомниться в силе нашей любви? Как она посмела усомниться в отношениях, у которых даже не было шанса?
— Зачем ты мне сказала это? — спрашиваю я. — В чём смысл?
Она оборачивается, выражение её лица сочувствующее, но не сожалеющее.
— Потому что ты горюешь уже два года.
— И что с того? — спрашиваю я, язвя.
— Так легко идеализировать кого-то, кто мёртв, чтобы сделать свою жизнь святилищем для них.
— Думаешь, было легко потерять своего жениха? — спрашиваю я, вскакивая на ноги. — Потерять любовь всей моей жизни?
— Нет, — тихо отвечает она. — Думаю, это было мучительно.
— Тогда…?
— Джем не был богом, — шепчет она, слёзы катятся по ее щеке. — Он был прекрасным и чистым… но он был не без греха, как и все остальные. Он предложил тебе своё сердце, но его душа уже принадлежала лесу, Бринн. Всегда.
«Моя душа принадлежит Катадин… Ну, во всяком случае принадлежала, до того, как я отдал её тебе».
Теперь я вспоминаю слова, слышу их в своей голове — то, как первая половина предложения была произнесена с благоговением, в то время как вторая половина была сказана легко и сладко, когда он потрепал меня по щеке.
— Он любил меня, — хнычу я.
— Да, любил.
— Мы бы сделали это.
Она смотрит на меня, её глаза грустны, а её молчание говорит красноречивей всяких слов.
— Мы бы с этим разобрались, как он и сказал! — настаиваю я.
— Хорошо, — мягко говорит она, но между нами уже произошло что-то невысказанное: и это молчаливое и ужасное понимание:
Мы могли бы разобраться с этим. Но опять же, может, и нет.
***
Мы едим большую часть времени в тишине, и в какой-то момент мне приходит в голову, что Хоуп говорит то, что я бы сказала только тому, кого никогда не собиралась увидеть снова. И вот тогда я осознаю это: сегодня наша лебединая песня. На самом деле, мы не были друзьями — лишь соединены нашей общей любовью к тому, кого сейчас нет. Когда она завтра уедет в Бостон, она будет жить своей жизнью, и я думаю, что она ожидает, что я буду жить своей. После сегодняшнего вечера, мы, вероятно, больше не увидимся.