Осторожно высвободив дрожащую руку, Таня скользнула в сторону, к окну, глядя на погружённый во тьму Тибидохский парк. Когда послышался её голос, он звучал безжизненно и устало:
— Мы с Ванькой расстались. Я думаю, что мы расстались… Не знаю, как объяснить, чтобы ты понял. Он просто дал мне свободу принять решение. Переложил на меня всю ответственность, — горько закончила она.
Глеб помолчал какое-то время, а потом насмешливо произнёс:
— Представляю, какой это для тебя стресс. Ведь обычно это твоя прерогатива.
— О чём ты?
Он резко обернулся, чувствуя, как в нём опять закипает гнев.
— Я о том, Таня, что ты сама любишь спихивать ответственность за важные поступки на других. Ты любила своего Валялкина и одновременно была увлечена мной, но у тебя духу не хватило осмелиться и сделать выбор. В итоге всё было решено за тебя, и тебе было удобно сначала наслаждаться своей жизнью в глуши, а потом страдать от того, что всё не так, как тебе мечталось. И снова ты не сумела принять решение, предоставив это неприятное дело Ивану: это ведь он смог разрубить узел, в который ты запутала наши жизни. Ты и меня держала на привязи, с одной стороны, красиво изображая жертву одержимого некромага, а с другой, не желая отпускать. Когда-нибудь, я надеюсь, тебе надоест заниматься ерундой, и ты решишься на что-то.
— Мне кажется, после матча со сборной вечности я объяснила свои чувства, — девушка шагнула вперёд, будто стараясь убедить его в своей правоте, — я дала тебе понять, что сделала выбор.
Глеб горько усмехнулся:
— Ты ведь даже тогда не смогла нормально признаться мне. «Почти люблю» — вот что ты сказала, как будто оставляя себе возможность для отступления, как будто чувства — это нечто, требующее публичных доказательств, а ты ещё не до конца решила любовное уравнение. А я всегда мог сказать правду, и смогу снова. Таня, я люблю тебя! — в отчаянии выкрикнул он, не сумев удержать это внутри, и девушка вздрогнула, как если бы он тоже ударил её. — Я болен тобой так давно, что уже не помню себя другим, прежним, хозяином собственных чувств. Я не помню жизни без тебя и не хочу ничего знать о ней.
Наступила тишина. В гулкости каменных стен она казалась оглушающей. Бывший некромаг знал, как сейчас важно предоставить Тане выбор — вот он, тот самый момент, который определит всё.
Если он первым сделает шаг, то потеряет её. Поэтому Бейбарсов стоял на месте, до боли сжав кулаки, ощущая, как от духоты и выпитого кружится голова. Он стёр из взгляда все чувства, выражение его лица стало бесстрастным.
Он стоял, чувствуя себя обнажённым, ведь фактически так и было — он предлагал себя Тане, предлагал таким, какой он есть.
Пожалуйста, пусть она узнает меня, поймёт меня, почувствует меня.
Пусть она полюбит меня.
И когда Таня решительно шагнула к нему, сердце Глеба оглушительно стукнуло где-то в горле.
Он не верил глазам, которые смотрели на рыжую макушку, спрятавшуюся у него на груди. Не верил рукам, которые обнимали узкую спину, пальцам, которые приподняли подбородок девушки. Не верил губам, которые с пронзительной нежностью приникли к её щеке.
Он замер так, надеясь, что, если ему это снится, он умрёт во сне.
Но секунды шли, подгоняя неумолимое время, а Глеб не просыпался. Он всё так же обнимал Таню, ощущая её сцепленные руки у себя на талии, чувствовал обнажённой грудью неровную материю её сарафана, и её лёгкое частое дыхание на своей шее.
Наконец, он отстранился, пристально вглядываясь в лицо девушки, ища в нём признаки того, что это был всего лишь порыв, и сейчас она откажется от своих слов, вновь покинет его.
Однако и этого не случилось. Таня смотрела на него снизу вверх грустно и нежно, а потом тихо сказала:
— Я никуда не уйду, Глеб. Я здесь, с тобой. И прошу тебя только об одной вещи: дай мне время. Не для того, чтобы определиться — я сделала это только что. Просто мне трудно свыкнуться со всем, что происходит: с моими чувствами, с моими мыслями. С тем, что большая и важная часть моей жизни остаётся позади. С тем, что я причиню Ваньке боль. Нет, не перебивай меня, послушай… Ванька всегда будет важной частью меня, и ты со временем с этим смиришься. Как я смирилась с тем, что ты успел натворить, с тем, кем ты прежде являлся. Я люблю Ваньку… не так, как тебя, но всё же люблю. Я ещё не до конца во всём разобралась, но непременно сделаю это. Ты просто будь рядом и не торопи меня.
Глеб выслушал её, внимательно анализируя каждое слово. И хотя эгоист в нём жаждал прямо сейчас закрыть этот вопрос, Бейбарсов понимал, что Таня права. В конце концов, прежде он столькое заставил её пережить, что теперь она тоже может ещё немного помучить его. И он кивнул, наклоняясь и касаясь губами её прикрывшихся век.
— Хорошо, Таня.
Откровенно говоря, он пошёл бы на любые её условия, сделал бы так, как она сказала. Он готов был внимать ей, исполнять её капризы, терпеть её издёвки. Он позволил бы вить из него верёвки, топтать его. И как хорошо, что Таня не подозревала, какой огромной властью на самом деле обладает над ними. В этот момент Глеб пообещал себе, что сделает всё, чтобы она никогда этого не узнала — не подозревая, что он сам обладает над ней ничуть не меньшей властью.
— Расскажи мне, — послышался в полутьме её голос. — Расскажи мне всё. Что именно происходит?
Глеб так и сделал. Он поведал ей обо всём, что произошло с тех пор, как она улетела с крыши высотки в Нижнем, умолчав лишь о своих чувствах, о боли, что стальными когтями разрывала его грудь. Остальные же события — как он поступил на службу в Тибидохс, как отыскивал тёмные артефакты, как узнал об Амулете сотни магов и чем грозит обнаружение этой вещицы не теми людьми — он выложил в подробностях, наблюдая, как изумлённо взлетают Танины брови. Однако под конец совершил оплошность, вскользь упомянув то, что Магщество хочет отправить его в Дубодам. Пришлось рассказать и об этом.
— Но ведь ты же больше не некромаг! — возмутилась Таня, сидя в кресле, которое в прошлый раз так полюбилось Сарданапалу.
— Какое это имеет значение? — пожал плечами Глеб. — На мне по-прежнему висят преступления, которые я совершил и за которые не ответил.
— Нет, — она коснулась его руки, — их совершил не ты. Это был другой человек, даже несколько других. Ты изменился, и ты сполна заплатил за то, что сделал когда-то.
— Ещё не сполна, — он слегка наклонился, чтобы заглянуть девушке в глаза, — и да, Таня, надеюсь, ты не строишь иллюзий по поводу того, насколько сильно я изменился?
Он увидел, как в её глазах промелькнули тени воспоминаний, — свежих, ярких — и она улыбнулась, покачав головой:
— Нет, конечно. И, сказать по правде, есть некоторые вещи, которые я хотела бы оставить неизменными.
— Например? — Бейбарсов склонился ещё ниже, так, что смог разглядеть собственное отражение в её расширившихся зрачках.
— Глеб, — пробормотала она, но мужчина уже накрыл её губы своими.
Его пьянило то, что происходило сейчас — осознание, что Таня хочет быть с ним, что она показала это действиями и словами, что он желает эту женщину и теперь это точно взаимно. Он опустился на колени, вклиниваясь между её ног, заставляя вжаться в спинку кресла. Губы Тани снова слегка подрагивали, она будто робела, отчего поцелуй казался ещё слаще, и Глеб скользнул языком дальше, глубже, ощущая, как тонкие пальцы девушки нырнули под рубашку и коснулись его груди.
Он рванулся вперёд, обхватывая руками её бёдра, потянул на себя. Разбитая губа ныла от боли. Что-то горячее ударило в позвоночник и потекло по венам, воспламеняя и без того горячую кровь, запуская волны наслаждения, прокатывающиеся по всему телу. Девушка внезапно обхватила его поясницу ногами, сцепила их, прижимаясь к нему крепче, и ахнула, когда Глеб резко подался к ней бёдрами.
— Таня, — выдохнул он со стоном, разрывая поцелуй и утыкаясь лбом в её грудь.
Нужно остановиться, прямо сейчас, пока это ещё возможно. Они просидели так какое-то время, пытаясь восстановить дыхание. Таня разжала ноги, но по-прежнему прижимала к себе его голову, тихонько перебирая волосы, и Глеб готов был урчать от удовольствия, что стало бы последней каплей унижения. Улыбнувшись своим мыслям, он поинтересовался: