— Пойдём.
Как и ожидалось, блондинка уже вовсю воркует с Круспе, чуть ли ну закинув ноги ему на колени. Завидев вернувшегося Стаса, тот взглядом подаёт ему сигнал “надо переговорить”.
— Девушки, никуда не девайтесь, мы сейчас вернёмся, — бросает он, и “джентльмены” скрываются за дверью с надписью “Gents”.
— Куда пойдём? — стоя у писсуара, вопрошает Круспе.
— В смысле?
— Ну девочки-то готовы, не на квартиру же их везти: там же девственник, недотрога, а про сладкую парочку “твикс” я вообще молчу.
Стас в очередной раз поражается, насколько, должно быть, Рихард любит своих друзей, давая им подобные определения.
— Ты поезжай, а я чего-то устал. Пойду лучше домой, отосплюсь, — с этими словами он извлекает из кармана куртки связку ключей, и, отделив от неё один, протягивает его немцу. — Это от моей дачи. Адрес запиши. Там сейчас никого, электричество и отопление есть. Возьмёшь такси, да по дорогe не забудь прикупить шампусика с фруктами.
— Но их же двое!
— Не двое, а две. Что, боишься не справиться?
Рихард прищуривается, строя рожицу “я тебя умоляю”.
— Спасибо, друг! Я уже расплатился, кстати.
— Хорошо, тогда... Удачи, что ли.
“Я тебя умоляю” рожица корчится во второй раз, и летящий на крыльях любви Круспе покидает уборную.
Стас остаётся один, всматриваясь в отражение бледного лица в зеркале. Он чувствует себя абсолютно потерянным, и домой ему совсем не хочется.
Всполоснув горящие щёки холодной водой из-под крана, парень долго теребит в руках телефон и наконец решается. Номер Фрау на быстром наборе, и после трёх невыносимо долгих гудков в трубке раздаётся желанный голос:
— Да, мальчик мой, случилось что-нибудь? Только не говори, что этот придурок Круспе опять что-то натворил, — жеманные интонации выдают, что сегодня Шнайдер пребывает в образе Фрау.
Стас с облегчением выдыхает.
— Пока не натворил, я просто решил предупредить, что домой он сегодня вряд ли вернётся.
— Постой, и куда это вы намылились? — Фрау понижает голос, Стас улавливает в нём некоторые нотки беспокойства.
— Не мы, а он один с двумя красотками.
— Не с клофелинщицами, надеюсь? Ха-ха, значит стареющий плейбой оставил тебя не у дел? Бедный мальчик...
— Да нет, просто я не захотел, короче... не важно.
— Хочешь поговорить об этом? — с воодушевлением и некоторой издёвкой верещит в трубку Фрау. — Приходи ночью на сеновал.
— Чего-о?
Отсмеявшись, экзальтированная мадам Шнайдер возвращает своему тону серьёзное и даже почти нежеманное звучание:
— Приходи, если хочешь. Я оставлю дверь подъезда открытой. Первый этаж, квартира номер один, крайняя слева — мы там ремонт недавно закончили. Нам никто не помешает. Поговорить. Я там теперь много времени провожу. Один.
Стас сбрасывает звонок, ничего не ответив. Отчего-то он уверен в том, что его ответ — “да”, а также в том, что Фрау тоже уловила однозначное “да” сквозь короткие гудки оборванного телефонного разговора.
Первая квартира — та, где раньше располагалось псевдо-анетство, сияет свежей отделкой, появилась даже кое-какая мебель, на окнах — жалюзи, в углу — электрочайник и включенный в сеть ноутбук.
— Застолбил себе эту квартирку, потихоньку обживаюсь. Наверху шумно. Куртку снимай — здесь жара.
Фрау по-хозяйски суетится возле закипающего чайника. Сегодня она даже более прекрасна, чем в их прошлую встречу: белая блузка заправлена в узкую юбку из плотной серой материи; юбка чуть прикрывает колени, открывая обзору затянутые в капрон удивительно стройные ноги без единого волоска. Плюшевые тапочки снова вернулись, однако они совершенно не портят цельный образ, даже наоборот — придают официально-элегантному одеянию нотку уютной свойской домашности. Роскошные волосы сегодня ничто не сдерживает — при каждом движении своей обладательницы они слегка подпрыгивают тугими ухоженными пружинками.
— Ты не против? — и даже не взглянув в сторону гостя, хозяйка плескает в обе кружки свежезаваренного чёрного чая понемногу коньяка из початой бутылки. — Обычно я предпочитаю пить один, но сегодня рад компании. За тебя.
— Значит, здесь ты проводишь своё время? Потянуло на одиночество? — пытается завязать непринуждённую беседу Стас.
— У нас с одиночеством взаимное притяжение. В жизни каждого наступает пора, когда ты сам себе становишься гораздо интереснее, чем люди вокруг. В молодости было иначе — наверно, я старею. Не принимай близко к сердцу — твоё дело молодое, тебе ещё рано погружаться в стариковское брюзжание.
— Брось, просто ты ещё не встретил подходящую... компанию. Чёрт, я опять несу какую-то фигню! — Стас нервно поправляет наэлектризованную с мороза чёлку.
— Может и не встретил, а может и не суждено, а может... — Фрау мечтательно прикрывает глаза, выдерживая паузу, — а может и встретил.
Неловкая тишина затягивается, Стас не находит, что ответить, и от этого нервничает ещё больше.
— Я выйду покурить? На улицу.
— Пойдём, — с энтузиазмом подхватывает спасительную идею Фрау, — люблю снег ночью.
Не накидывая верхней одежды, они выходят во двор, оставив дверь подъезда открытой.
Густые облака терпкого дыма устремляются к небу, подхватываемые лёгкими дуновениями бодрящего ветерка. Они молчат, думая каждый о своём. Наконец, Стас переводит взгляд на своего спутника. Фрау в домашних тапочках мнётся на пороге подъезда, поёживаясь от холода, она обхватывает крепкое тело обеими руками и зачарованно наблюдает за кружащимися в воздухе редкими снежинками. Стас снова улавливает знакомое выражение детского восхищения на лице Шнайдера — то же, что и тогда, по дороге из Москвы, прекрасное, чистое выражение на прекрасном, чистом лице. Он любуется им, ею, путаясь в местоимениях, ловя себя на желании обнять это тело в тонкой блузке, прижаться к нему и согреть и тело, и то, что под ним. Что-то снова идёт не так, такое и раньше случалось. Спящая беспробудным сном ещё пару часов назад плоть в его штанах ныне начинает подавать признаки жизни, вырывая парня из томных мечтаний. Едва подавив в себе приступ немой паники и опасаясь разоблачения, он спешит вернуть собственному настроению нейтральный окрас.
— Шнай, а почему ты так любишь снег? — Стас ловит на себе колкий взгляд серых глаз. — Я не мог не заметить.
— Потому что он чистый, — Фрау опускает глаза, словно стыдясь чего-то, — он такой, каким я уже никогда не буду.
Стас ещё о многом хотел бы спросить: о том, что значат эти последние слова, что значило соприкосновение их рук тода, в машине, во время первого снега, что значат они друг для друга; он хотел бы услышать, что скажет Фрау, а по сути — не важно что, лишь бы слышать её речь, лишь бы дать её словам проникнуть в себя. Он пугается собственных мыслей, ему хочется бежать, и в то же время хочется остаться — вот так стоять здесь, во дворе, вдвоём, ночь напролёт... Парень спешит проскользнуть в подъезд, забирает из квартиры свою куртку и возвращается обратно. Фрау всё ещё стоит на пороге, считая снежинки и безуспешно пытаясь унять крупную дрожь в своём теле.
— Лучше иди в дом — простудишься. А мне пора, — на ходу бросает Стас.
— Ну пока, — ровно отвечает Фрау, едва заметно улыбнувшись. — Дай я тебя обниму.
С этими словами Шнайдер притягивает парня к себе, и некрепко, тепло, по-родственному приобнимает. Стас впервые ощущает её запах так близко: Марина де Бурбон поверх чистого, естественного мужского аромата; он чувствует холод кожи сквозь полупрозрачную материю блузки; он хочет поскорее вырваться из этих ненавязчивых покровительственных объятий, и в то же время не покидать их никогда. Наконец, Фрау разжимает скрепы и высвобождает его.
— Ступай, — мягко произносит онa и скрывается за дверью подъезда.
Оставшись один посреди заснеженного двора, Стас молится лишь об одном: чтобы прекрасная Фрау не заметила его уже совсем вышедшей из-под контроля эрекции.
====== 18. Прогулки по кладбищам и некоторые точки над “i” (Новый отсчёт) ======
К началу декабря квартира на Ленинской приобретает уже совсем обжитое состояние; все постояльцы, кроме одного, ещё не прибывшего, привели свои комнаты в соответствующий их потребностям вид; пустующие же квартиры и комнаты ныне сияют завершённым ремонтом — теперь они интегрированы в общее пространство, представляющее собой пять уровней по вертикали и площадь целой лестничной клетки по горизонтали.