Стас подъезжает к дому номер тридцать шесть, обрадованный сразу двумя факторами: как звонком Шнайдера, попросившего его приехать, так и возможностью скоротать рабочий день за пределами ММК. У подъезда он замечает знакомый уже белый фургончик. Выйдя из машины, он встречает мило беседующих у входа в подъезд Шнайдера и Артура. Стас был уверен, что инцидент с пультами аукнется специалисту по установке охранных систем самым неприятным образом, и малодушно предпочёл не выходить с ним на контакт с той самой ночи, лишь вернув позаимствованные пульты через Серёгу. Теперь же совестливый парень может выдохнуть с облегчением: как видно, Линдеманн и компания не только не держат на Артура зла, но и решают доверить ему ещё больший объём работ.
Первая половина дня уходит на то, чтобы оцепить камерами, датчиками и прочей прелестью весь подъезд. Стас немного удивлён тем фактом, что немцы рискнули взять для этих работ человека со стороны — как ни крути, информация о “секретном” подъезде имеет большой вес, особенно в свете последних событий в истории с Кречетовым, но, понаблюдав за Артуром часок-другой, парень чётко уясняет: этот спец рассчитывает на крупные заказы, например — на проведение работ в помещениях ММК, и слив информации пусть за ощутимое, но единоразовое вознаграждение не в его интересах.
Шнайдер пребывает в прекрасном расположении духа, пожалуй, Стас ещё ни разу с момента их знакомства не видел его таким жизнерадостным. Одетый в спортивный свитшот, голубые джинсы и утеплённые кроссовки, он резво бегает по этажам, указывая Артуру фронты работ, легко шутит, изредка даже смеётся. Больше всего на свете Стас боится сейчас очутиться с ним наедине где угодно: в необитаемой квартире на одном из этажей, в тесной коморке, даже на лестничной клетке. При воспоминаниях о злополучном конфузе со стояком у парня буквально начинают трястись коленки. Он до сих пор гадает, удалось ли конфузу ускользнуть от внимания проницательной Фрау, или Фрау — не только проницательная, но и вежливая? В любом случае, испытывать судьбу парню не хочется. В последние дни он плохо спал, совсем потерявшись в собственных чувствах. Нет, он не пугался своего влечения к мужчине, тем более, что мужчина этот иногда и вовсе не был мужчиной — за годы жизни в Испании он знавал несколько вполне официально женатых гомосексуальных пар и почти сумел изжить в себе патриархальные предрассудки. Но в то, что влекомым мужчиной парнем окажется он сам, Стас не мог поверить даже сейчас, по факту случившегося. В тридцать лет люди обычно не делают подобных открытий. Нелепое наваждение, или... Об этом он думал день и ночь, так и не находя ответа. Да, он боялся Шнайдера, так же как и хотел его, так же как и не хотел этого принимать, так же как и хотел это понять. Просто парень совсем запутался.
Поглощённый раздумьями, Стас спускается во двор, чтобы покурить в одиночестве, и по возможности, избежать тет-а-тета со Шнайдером. Мороз ощутимо кусается, снежные сугробы, местами испещрённые следами автомобильных шин, сверкают на ярком декабрьском солнце резковатым перламутром. Ветер почти отсутствует — сигарета прикуривается легко, с первого раза. Сделав затяжку, парень не замечает, как Шнайдер, успевший накинуть тёплую парку, вышел из подъезда вслед за ним. Звонок мобильного вытаскивает Стаса из прострации. Звонят с незнакомого номера:
— Алло, да, это я. Что? С ней всё в порядке? — недокуренная сигарета падает в снег, отпущенная машинально разжатыми дрожащими пальцами. — Я сейчас приеду.
Он нащупывает в кармане ключи, и, развернувшись в сторону припаркованного рядом автомобиля, сталкивается со Шнайдером.
— Что случилось? — осторожно интересуется тот, с тревогой взирая на резко побледневшее лицо парня.
— Мама, — с трудом проговаривает Стас, — звонили из школы. У неё приступ.
— Поехали. — Шнайдер выхватывает из его рук ключи, заводит машину, и, дождавшись, когда Стас займёт место рядом, решает уточнить: — Куда ехать?
— Шнай, у тебя же прав нет.
— Просто скажи, куда ехать.
У здания школы многолюдно. Заботливые педагоги с переменным успехом пытаются загнать любопытных учеников внутрь здания, в то время как всё больше детей выбегают во двор. Машина скорой помощи у самого входа привлекает внимание случайных зевак из числа прохожих. Чёрный мерседес въезжает на школьный двор как раз в тот момент, когда двое медиков, облачённых в не по-зимнему лёгкую униформу светло-голубого цвета, выходят из дверей здания с носилками.
— Разойдитесь! Уберите детей! Дайте дорогу! — только и успевает командовать женщина-медик, ступающая первой.
Перепуганные учителя тоже срываются на крик, призывая учеников вернуться в аудитории. Водитель скорой помощи покидает своё место, чтобы открыть перед коллегами задние дверцы машины. В секунду, когда мини-процессия оказывается боком к до того момента неподвижно стоящему в стороне Стасу, носилки полностью попадают в поле его зрения, но он видит лишь тело, накрытое простынёй. Лица он не видит — простыня накрывает и его тоже.
— Мама, мамочка!
Стас срывается с места. Носилки скрываются в кузове автомобиля скорой помощи, медики закрывают двери и спешат занять свои места рядом с водителем, когда он чуть не врезается в них обоих.
— Где моя мама?
— Вы родственник? — ровным профессиональным тоном, который обыватели склонны называть “равнодушным”, интересуется женщина в униформе. — Нам очень жаль.
Школьный завуч — пожилой учитель с белыми усами — поспевает вовремя:
— Вы Станислав? Это я Вам звонил. К сожалению, врачи уже ничего не смогли сделать. Острый сердечный приступ. Галина Николаевна скончалась ещё до приезда скорой.
— Потребуется официальная процедура опознания в центральной районной больнице со стороны кого-нибудь из ближайших родственников, — столкнувшись взглядом с расширенными от непонимания происходящего глазами парня, женщина-медик добавляет: — Но это не срочно. Приходите завтра. Да, лучше завтра.
Участливый завуч трогает Стаса за плечо и, не найдя отклика, удаляется в сторону школы, попутно собирая и уводя за собой всё ещё остававшихся во дворе детей. Толпа потихоньку рассасывается, утеряв интерес к происходящему. Учителя спешат в классы, каждый из них косится на Стаса со сторонним сочувствием, стремясь не поймать его взгляда. В конце концов двор пустеет, а из школы раздаётся звонок — несвоевременный, звучащий вне расписания и несущий организационный характер. Машина скорой помощи уже давно скрылась из вида. Паралич первой волны сходит на нет, и, в момент когда парень обретает подвижность и готов в бессилии рухнуть на колени, он оказывается выдернутым из небытия за шиворот чьей-то твёрдой и сильной рукой.
— Мальчик мой.
Шнайдер крепко обнимает его, стоя сзади, и продолжает прижимать к себе, не позволяя шелохнуться. Он закрывает лицо парня рукавом своей куртки и чувствует, как плотная материя парки принимает на себя поток слёз, нервных укусов, глухих рыданий и редких неразборчивых слов. “Мама”.
— Мальчик мой.
Дождавшись, когда дыхание его чуть восстановится, Шнайдер бережно разворачивает своего подопечного, и, аккуратно придерживая за плечи, ведёт его к машине.
— Я отвезу тебя домой.
Уже в машине они долго сидят, не трогаясь с места, не произнося ни слова. Проходит не менее получаса, прежде чем дрожащий голос Стаса нарушает тишину:
— Мама умерла? Да?
Он смотрит в глаза своему спутнику, всё ещё смутно надеясь, что ему это снится, что это какая-то ошибка, что он всё неправильно понял. Ровный взгляд Шнайдера и уверенная неподвижность его тонких губ рушат призрачную надежду. Стас заваливается на бок, уткнувшись носом Шнайдеру в плечо.
— Тщ, тщ, тщ, — приговаривает тот, поглаживая парня по голове, — всё пройдёт, мальчик мой, а сейчас поплачь.
Уютная двушка на улице Космонавтов встречает мужчин теплом и пустотой. Вот уже час Стас сидит на краю своей кровати, уставившись в одну точку. Всё это время Шнайдер был рядом, стараясь сделать своё присутствие как можно менее заметным. Наконец, решив, что пора, он заваривает крепкий зелёный чай в большой керамической кружке с принтом в виде портрета Сталина. Интуиция подсказывает ему, что именно эта кружка — самая любимая у его друга. Приземлившись на одно колено, Шнайдер аккуратно передаёт её в раскрытые ладни парня.
— Осторожно, горячо.