— Отпусти мою руку, — выцеживает она сквозь зубы и с силой вырывает локоть из его хватки.
Взгляд его темнеет, зелёные глаза с расширенными зрачками словно застилает туча, уголки губ сжимаются в недоброй ухмылке. Теперь уже испугавшись окончательно, девушка делает шаг на проезжую часть, и тут же поскальзывается, сделав крутой поворот на каблуке. Оливер подхватывает уже готовое пасть навзничь тело за воротник и вырывает его на себя — в сию же секунду выруливающий из-за угла дома автомобиль визжит тормозами на том самом месте, где она вот-вот должна была растянуться; водитель не справляется с управлением на гололедице, и внезапную машину заносит в сторону чуть поодаль от того места, где они стоят. Вслед за визгом тормозов к какофонии окружающего пространства добавляется визг иной, животный — повернувшись на звук, растерянная парочка видит скулящую на обочине собаку: неуправляемый автомобиль сбил несчастное животное, отбросив его в сторону палисадника, и скрылся прочь. Не сговариваясь, оба свидетеля происшествия спешат к собаке: пёс вроде жив, он жалобно повизгивает, часто дыша и глядя на суетливых людишек обезоруживающим, вытягивающим всю душу взглядом — таким, на который способны только собаки. Оливер молча опускается на одно колено и ощупывает пса — тот продолжает скулить, но не сопротивляется прикосновениям незнакомца.
— Напоролся на ограду палисадника, — констатирует Ридель, как бы в доказательство демонстрируя Диане измазанную в собачьей крови ладонь, — распорол бок и переднюю лапу об острые края.
Немного отойдя от шока, вызванного столкновением с автомобилем, собака пытается встать, но тут же снова падает в снег, оставляя на нём свежие кровавые разводы и подтверждая свою неспособность к самостоятельному передвижению.
— Тих-тих, — убаюкивающе нашёптывает Ридель, берёт податливого пса на руки, не боясь запачкать куртки, и вопросительно смотрит на девушку: — Ну и куда его теперь?
— Ладно, — помешкавшись отвечает она, доставая из кармана пальто ключ от кодового замка подъезда, — идём.
Расстелив на полу кухни старую застиранную простыню, она наблюдает, как Ридель укладывает пса, который оказался некрупным чёрным беспородным кобелём, и принимается с видом знатока осматривать повреждения на грязной шкурке.
— Зашить надо? В ближайшем зоомагазине ветеринар только по нечётным дням дежурит, хочешь, отвезём его в центральную ветклинику?
— Не надо пока — крупные сосуды не задеты, обойдёмся пластырями и перевязкой. Тащи всё.
Стоя за спиной Риделя, Диана наблюдает, как тот ловко орудует примитивными средствами из домашней аптечки: обрабатывает обе раны перекисью водорода, заклеивает их спортивными белыми пластырями и перебинтовывает в несколько слоёв эластичными бинтами. Возвышаясь над Оливером, сидящим возле даже не предпринимающего попыток сопротивляться болезненным процедурам послушного животного, она поглащена целой палитрой противоречивых чувств. Ещё несколько минут назад она готова была бежать от этого человека хоть на край света, ибо он представлялся ей опасным, ненормальным психопатом, а вот теперь он, перемазаный грязью и собачьей кровью, сидит на коленях в её кухне, и возится со зверьком, не обращая внимания ни на неё, ни на что-либо вокруг, лишь тихонько нашёптывая усталому псу: “Тих-тих, тих-тих”. Диана бессильно опирается о стену, не зная, что делать дальше и как себя вести. Ридель, тем временем, уже закончил с процедурами, и теперь лишь поглаживает пса изящной ладонью, наблюдая, как тот прикрывает глаза и ныряет в беспокойный, сопровождаемый рефлекторными подёргиваниями лап и тихим скулежом, сон. Наконец, кухонное пространство погружается в абсолютную тишину.
— Я не умею быть нормальным, — Ридель говорит не оборачиваясь, не поднимаясь с колен и не поднимая головы.
Фраза эта окончательно сбивает с толку, девушка ещё сильнее вжимается в стену, когда Олли, наконец, отрывает ладонь от чёрной шёрстки и медленно оборачивается, упираясь в неё стеклянным, бессмысленным взглядом.
— Научи меня.
Он смотрит на неё так, что она чувствует: ему необходим ответ. Любой. А если он его не дождётся, то непременно кого-нибудь убьёт.
— Хорошо, — отвечает она, сползая по стенке на пол и оказываясь на одном с ним уровне. — Я заброшу твою одежду в стиралку, а ты иди в душ. А потом мы поспим. Просто приляжем и поспим.
Он едва ли умещается на её кровати во весь свой рост, но всё же кое-как.
— Нормальные люди так и делают. Обнимаются и спят. Без погонь и драмы, — приговаривает она, накрывая его одеялом и, пристраиваясь сбоку, легонько приобнимая за плечо поверх одеяла.
Ридель, как машина, запрограмированная на выполнение задачи, закрывает глаза и не шевелится. Несколько минут Диана не спускает глаз с его лица и прислушивается к дыханию, пока ей не становится очевидно — он действительно спит. Тогда она тихонько, стараясь не потревожить, поднимается с постели и как есть, в халате, следует на кухню, чтобы заварить себе чай.
— Привет, Тимош, — полутоном обращается она к спящему псу, перешагивая его на пути к плите, — Тимошкой будешь.
В одном из шкафчиков она находит старую эмалированную миску, наливает в неё воды и ставит неподалёку от “пациента”. Немного подумав, она нарезает хлеба и колбасы и кладёт всё это на газетку там же, рядом с миской.
Вернувшись в комнату уже с чаем, она проходит мимо мирно спящего Риделя на балкон и прикрывает за собой дверь. Здесь её диванчик, здесь её сигареты. Здесь её место. Сиреневые сумерки за окном обволакивают землю сном, как обволакивают они её сознание, погружая его в бесконтрольный полёт от мысли к мысли, полёт, не имеющий ни точки отправления, ни пункта назначения. Щелчок зажигалки — в её жизни нет радости. Первая затяжка — и не предвидется. Первая порция пепла падает в сувенирную керамическую пепельницу — у неё нет будущего. Вторая затяжка, а за окном всё темнее — ей нечего предложить миру. Ещё темнее за окном — она ничего не оставит после себя. Докуренная сигарета обжигает замёрзшие уже пальцы — она умрёт, и никто никогда не узнает, что она вообще когда-то существовала. Смятый окурок тушится о дно пепельницы — пусть так. Но за её спиной, в съёмной однушке, погружаемой сумерками в неизбежную тьму, её ждут двое. Тимошка, которого нужно выходить, и Ридель, которого нужно выходить. Выбора у неё нет — они оба уже здесь, она сама их впустила в свою квартирку, в свою жизнь. Придётся выхаживать. Если получится — то это и станет её “наследием”.
На следующий день Флаке и Диана встречаются с прорабом. Продемонстрировав сметы и уже настроившись на витьё верёвок из находящихся в практически безвыходном положении из-за поджимающих сроков заказчиков, очень скоро деловой мужичок сбавляет обороты, осознав, что с господином Лоренцом фокусы с накруткой коэффициентов не пройдут. Лоренц с занудной доскональностью изучает каждый пункт сметы, самостоятельно осуществляет расчёты и крайне требовательно формулирует условия назревающего контракта. Боясь упустить заказчика накануне долгих праздников, когда всем, а рабочему люду в особенности, денежки ой как нужны, прораб, чуть побухтев и помявшись, соглашается на выставленные условия несмотря на то, что итоговая сумма сметы оказалась раза в полтора меньше изначальной. Завершив переговоры, исполнитель отправляется в офис нотариуса, где для юридического заключения сделки, его уже ждут Ольга и Стас. Флаке и Диана остаются на объекте, молча разглядывая нелепое монументальное строение, которое им приходится видеть в его нынешнем состоянии, пожалуй, в последний раз. Диана равнодушно всматривается в бетонные стены, это место ей не нравится, но, чтобы не обидеть начальника, она старается не выдавать своих чувств и лишь многозначно покачивает головой на вопрос Флаке: “Ну как тебе наша “Галактика?”. Сам Лоренц возбуждённо бродит туда-сюда, меряя пространство вокруг сооружения крупными шагами тощих длинных конечностей, его бледное лицо озарено нескрываемым, детским восхищением, он будто видит в этой уродливой постройке то, чего не видят в ней другие — подобный взгляд на всё подряд вообще ему свойственен. Сторонний наблюдатель, став свидетелем проявлений этого его живого энтузиазма, принял бы длинного за дурaчка, но Диана далека от того, чтобы одаривать господина Лоренца подобными характеристиками — она уже успела неплохо его узнать, настолько неплохо, чтобы быть уверенной: если он что-то задумал, то, во-первых, это сумасшедшая идея, а во-вторых, ей непременно суждено реализоваться. Дождавшись, когда Лоренц вдоволь набегается по периметру и немного успокоится, она решается завязать беседу, случая для которой, возможно, больше не представится.