— Эй, Пауль, ты чего тут делаешь?
Шнайдер подкрадывается к сидящему к нему спиной за кухонным столом Ландерсу и, осторожно приобняв сзади, заглядывает тому через плечо. Там компьютер.
— Все, видишь ли, делом заняты, только мы с тобой…
— Говори за себя, Шнай, а я делом занят поважнее их всех. Вот, смотри, — он разворачивает монитор к другу. На весь экран лэптопа красуется карта России с помеченными условными флажками то там, то здесь городами. — Летние каникулы для нас планирую.
— Странный ты всё-таки, Ландерс, сначала сюда ни в какую не хотел ехать, думали, и не дождёмся уже, а теперь по всей стране решил прокатиться, да ещё и нас с собой утащить?
— Вот именно, с вами, да не налегке. Как думаешь, сколько грузовиков понадобится, чтобы вместить всё необходимое концертное оборудование?
====== 27. Сквозь одиночество (На пороге нового потрясения) ======
— Ты домой идёшь?
— Не сейчас, дел невпроворот. Я разослал прайсы и образцы типовых договоров всем потенциальным клиентам из списка, — словно в доказательство сказанного, Стас тычет пальцем в открытую на весь экран экселевскую таблицу, которую приготовил как раз для этого случая ещё в октябре. — Но я не ожидал, что они все разом начнут отвечать! Одних условия оплаты не устраивают, других — способы доставки, третьи требуют дополнительные фото по каждой позиции из каталога, четвёртые вообще шлют на хрен и просят больше не спамить!
Стас трёт покрасневшие глаза. Он понимает, что в будущем его зарплата будет зависить от количества отгрузок, но сегодня он так устал, что искренне готов пожелать, чтобы этих, четвёртых, было побольше. Он почему-то раньше не задумывался над тем, что разослать коммерческие предложения и ждать ответа, сидя на попе ровно — недостаточно. И вот сейчас, в десятом часу вечера, он торчит в своём кабинете, по сотому разу переделывая одни и те же документы и уже даже не надеясь попасть домой до полуночи.
— Ясно. Тебе помочь? Хочешь, я останусь? — не унимается Шнайдер, он желает остаться, но не желает мешать, а ещё больше он не желает снова идти домой и засыпать в одиночестве.
— Нет, Шнай, ты ступай. Я буду поздно, — отвечает Стас, даже не глядя на него.
— Хорошо. Я на Ленинской тогда переночую, — Шнайдер в последний раз пытается привлечь внимание, путь даже и фразой, означающей, что сегодня он не намерен идти туда, где его привыкли видеть. Он ждёт реакции.
— Ладно, — Стас не отрывает глаз от компьютера. Он даже не провожает его взглядом. Шнайдер уходит, тихонько прикрыв за собой дверь.
Он бредёт домой, шагая по расчищенным пешеходным дорожкам, освещённым яркими белыми фонарями. Его окружают плотные ряды старых деревьев, голых, облепленных снегом. Проходя мимо школы, расположенной приблизительно на полпути от комбината до Ленинской, он чуть было не оказывается сбитым с ног кучкой мальчишек — видимо, судя по позднему времени, в школе закончились занятия какой-то секции, и обрадованные долгожданной свободой дети шумной гурьбой вывалили за ограду школьного двора, не обращая внимания на прохожих. Правда, прохожий на всю улицу всего один — с трудом удержав равновесие под напором пробежавшей и исчезнувшей за ближайшим поворотом толпы ребят, Шнайдер озирается по сторонам и вдруг остро осознаёт своё одиночество. Куда ни глянь — вокруг ни души, иди, куда хочешь — никто не узнает, а хочешь — кричи, никто не услышит. Хотя последнее — это вряд ли. Всё же центр города густо населён, но местные предпочитают коротать зимние вечера в своих квартирах, и до тонкой одинокой фигуры в куртке с капюшоном, из-под которого выглядывают пушистые тёмные кудри, им точно дела нет. Шнайдер делает шаг вперёд и чуть не поскальзывается: под тонким слоем недавно нанесённого снега скрывается длинная, хорошо раскатанная ледяная дорожка. Мужчина становится на неё уже двумя ногами, твёрдо и уверенно, и, оттолкнувшись, плавно скользит вперёд. Потом обратно. И так — много раз, пока весь снег с поверхности окончательно не стирается, и обнажённая ледяная полоса не остаётся сверкать чёрным зеркалом в рассеянном свете белого фонаря.
До ставшего родным подъезда он добирается уже ближе к одиннадцати. Прежде, чем завернуть во двор, он бросает взгляд на окна собственной обители, угловой квартиры на первом этаже — а вдруг Стас всё-таки решил зайти? У него есть ключи... Но нет. Окна темны, в квартире пусто, на экране мобильника — тоже. Самому Шнайдеру тоже как-то пусто. Не то чтобы это тяжёлое чувство его пугало или хотя бы удивляло — он прожил с ним всю взрослую жизнь. Ощущение бесполезности, бесцельности своего существования, обретённое им в ранней юности, составляет всю его суть — такой вот лишний человек, не представляющий сам по себе никакой ценности, и разве что в дополнение к кому-то способный обрести целостность. Не ново, но он уже успел отвыкнуть, успел вжиться в цельную версию себя, и кажется, это было ошибкой. Поспешил.
На лестничной клетке первого этажа он сталкивается с Паулем — тот вообще вечно снуёт туда-сюда, как в одно место ужаленный.
— Что, снова по ступенькам прогуливаешься? — пытается завязать беседу Шнай.
— Да просто не могу на месте сидеть — сегодня дочка должна позвонить, после девяти по их времени.
Шнайдер понимает, что друг сейчас слишком взволнован, и стоит оставить его в покое — он уже несколько лет не видел дочь, которая с его бывшей женой живёт в Швейцарии. Пока она была маленькая, матери удавалось оградить её от общения с отцом, которого эта брошенная женщина считает настоящей свиньёй, но девочка подросла и сама нашла способ связаться с Паулем — учитывая его какую-никакую публичность, это было несложно. Теперь она звонит ему, тайно, очень редко, когда мать уходит в театр или в гости допоздна. И Пауль всегда ждёт этих звонков, будто это он подросток, а не его дочь. Ждёт, как чуда.
Захлопнув дверь, Шнайдер сбрасывает куртку и ботинки — незамысловатые физические нагрузки на свежем воздухе заставили его хорошенько пропотеть. Так, не включая свет, он проходит в комнату и аккуратно снимает всё остальное, оставшись лишь в хлопковой белой футболке и чёрных боксерах. Уличного освещения сквозь незанавешенные окна вполне достаточно, чтобы разглядеть в узком ростовом зеркале собственный силуэт. И чем глубже вглядывается он в размытые, нечёткие очертания, тем меньше он себе нравится. Желая разделаться с тягостным ощущением ненужности или даже ничтожности, Шнайдер отправляется в ванную. Он знает, что делать — алгоритм действий отточен до автоматизма.
Без лишних раздумий, без эмоций даже, он полностью раздевается, тщательно моется, придирчиво осматривает своё тело и подбривает, где надо — полную эпиляцию он делал совсем недавно, и много усилий на этот раз не требуется. Уже выйдя из душевой кабинки и стоя теперь перед чистым, ярко подсвеченным люминесцентной лампой зеркалом ванной комнаты, он открывает свой маленький заветный чемоданчик. Здесь вся его косметика, однако постоянно он использует лишь некоторые, излюбленные позиции — остальные же сверкают почти нетронутой чистотой, придавая раскрытому саквояжу нарядный, яркий вид. За долгую зиму кожа, не знавшая тёплых лучей, побледнела настолько, что тёмная щетина очевидно проступает на шее и подбородке чуть ли не сразу после бритья, на щеках — чуть позже. Недовольно нахмурившись, Шнайдер принимается с усердием умащать лицо сперва СС-кремом, затем — пудрой. С трудом добившись более или менее устраивающего его результата, он придаёт бледной скульптурности красок: несколько взмахов кисти, и, благодаря румянам и бронзеру, лицо его будто бы добреет. К этому времени предоставленные сами себе волосы чуть подсыхают — воздух в квартире сухой и жаркий, дополнительной сушки не требуется. Шнайдер наносит на них немного двухфазного спрея — для блеска и питания, ну и для лёгкого расчёсывания, как гласит реклама, разделяет шевелюру привычным косым пробором и фиксирует передние пряди непослушной гривы несколькими заколками-невидимками за ушами. Задев мочку левого уха кончиком пальца, он невольно ухмыляется. “— А дырочки? — Они всегда остаются”. Будто бы это было не с ним, будто бы приснилось. Расправив грудную клетку в глубоком вздохе, обнажённый мужчина направляется в спальню.