— Кто это? — тот с недоумением разглядывает молодого подтянутого мужчину с пышными чёрными усами и усыпанными наколками мускулистыми руками. Черты лица и темноватый оттенок кожи говорят сами за себя, но Машка всё же отвечает:
— Это мой папа.
Вернув фото девчёнке, Пауль заскользил тонким пальцем по экрану своего мобильного, пока, наконец, не нашёл в памяти нужное фото.
— А это кто? — Машка с интересом разглядывает худенькую светловолосую девочку в спортивной форме — кажется, фото сделано на уроке физкультуры, на заднем плане видны и другие дети на фоне спортивного зала.
— Это моя дочка.
— Она жива?
Конечно, это странный вопрос, но его происхождение понять можно, поэтому Пауль лишь улыбается:
— Конечно, жива. Только живёт она очень далеко от меня.
Им приходится отвлечься от беседы: мимо них по коридору проходит огромный раздутый мужик с синеватым цветом лица. Он бросает на Машку уничижительный взгляд и присаживается поодаль. В этот же момент дверь зала суда открывается, и пристав приглашает истца проследовать внутрь. Истец — это Машка. Она спешно засовывает розовый бумажник в куртку, саму куртку оставляет Паулю и отправляется в зал. Через пятнадцать минут таким же образом коридор покидает и ответчик. Ещё минут через тридцать они оба, в компании своих представителей, вышли обратно и принялись ждать. Ждать пришлось недолго — не успела Машка рассказать Паулю, о чём её спрашивал судья, как обе стороны конфликта вновь позвали в зал — на этот раз для оглашения вердикта. Из зала Машка вышла вместе с адвокатом, и судя по её сияющей физиономии — результатом она довольна.
— Поздравляю, — Ландерс радостно протягивает ей куртку. — Поздравляю и ничего не бойся, окей?
Ответчик, по решению суда теперь вынужденный вернуть истице квартиру, проходя мимо, с силой толкает её своим плечом. Она не спешит отвечать, ведь у стоящего рядом Ландерса такая светлая улыбка, что для себя она уже всё решила: окей и никак иначе.
Круспе сидит на своей кровати и пялится в экран расположенного на коленях лэптопа. Компьютер выключен, и Рихард смотрится в него, как в зеркало, давно потеряв счёт времени. Уже сколько дней прошло, а он до сих пор “не может придумать”, что ей написать. На самом деле, того, что он уже придумал, с лихвой хватит не только на одно сообщение, но и на целый карманный справочник. “Как начать разговор в соцсетях. Пособие для чайников”. Как низко он пал! В глубине души он понимает, что дело совсем не в том, что ему нечего сказать. Просто он боится начинать. Начинать что-либо, выходящее за рамки его привычных представлений о жизни. Ещё в школе Круспе начал вести счёт победам на личном фронте, а годам к двадцати пяти закончил — он не силён в математике и к тому времени просто уже сбился со счёту. Сложно представить, что к сорока годам он не имел опыта совместного проживания с женщиной. Ну так, чтобы под одной крышей, быт, доверие и всё такое. И, глядя на друзей, например, на Пауля, он гордился собой. “Пройти долгий путь и не вляпаться ни в одно дерьмо — это искусство, доступное лишь избранным!”, — так он однажды по этому поводу выразился, бахвалясь перед друзьями во время одной из пьянок. И почему переезд в этот дурацкий город так на всех влияет? Каждый поменялся, так или иначе. Круспе сложно себе в этом признаться, но и он поменялся. Ему вдруг захотелось побыть человеком без приставки “супер”, но оказывается, он этого не умеет. Его никто не научил, и он не знает, что делать. И ещё ему страшно. Вот так скинешь доспехи суперменовские, а все вокруг такие “ха-ха-ха” — только этого и ждали. Страшно. Он бы многое хотел ей написать, но не будет. Она рисковая, если надо — сама напишет. А не напишет — значит, не судьба. Так, заключив очередную малодушную сделку с совестью, Рихард захлопнул наконец крышку лэптопа и отправился в “Магнит”. Дело к вечеру, ему хреново, в общем — всё как обычно.
До “Магнита” брёл он долго, да так и не добрёл — поглощённый безрадостными думами, он шёл по нерасчищенной дорожке, задрав ворот пальто, притаптывая свежий снег тяжёлыми берцами, куря на ходу. Бродил кругами и восьмёрками по центру, а когда пальцы заледенели окончательно, и время напомнило о себе спустившимися сумерками, побрёл обратно. Кажется, теперь он понимает значение выражения “проветрить мозги”.
В квартире никого — все разбрелись по каким-то своим делам, и Круспе, которого вся эта казарменная обстановка по жизни нестерпимо раздражала, вдруг затосковал. Будто ребёнок, чьи друзья ушли гулять, а его позвать забыли. Он долго вглядывается в зеркало, придирчиво осматривая каждый сантиметр собственного тела. С телом пока, кажется, всё в порядке — он об этом заботится, страшась дряблости больше всего на свете. Да, дыхалка ни к чёрту — привет двум пачкам в день; да, зрение — но это врождённое, и это, вроде, фишка его. Раньше ещё были зубы, беспокоившие его, но он съездил в Америку и вернулся уже с новыми. Волосы, слава всем богам, не выпадают — повезло с наследственностью, с гормональным фоном. Лысину он бы не пережил. Но вот лицо... Морщинки вокруг глаз, углубившиеся носогубные складки и несколько чётких полос на лбу — это уже серьёзно. С уколами он не торопится — очень боится стать гладким, как яйцо. Ситуация пока ещё терпит, но очень скоро придётся всё же что-то решать. Оторвавшись, наконец, от зеркала, он вспоминает, что в доме, кроме него, всё ещё никого нет. А зеркальное отражение — это не компания. Рихарду грустно, обидно и одиноко. Он утешает себя тем, что это всё возраст — годы делают его сентиментальным. Нужно поднапрячься и преодолеть эту глупость. А если не получится?
Заварив травяной чай, забравшись под пуховое одеяло и окончательно уже ощутив себя стариком — на часах десять вечера, а он спать надумал, Круспе включает компьютер. У него уже сил нет на собственные паблики — он переносит их мониторинг на завтра. В личных сообщениях одно новое.
“А что, если я тебя не знаю, и ты меня не знаешь, и вообще мы — случайные встречные?”
От неё! Но о чём?
“Это как?”
“Гостиница “Мечта” за городом, коттедж номер тринадцать, в следующую субботу. Один день и никаких последствий”
Круспе волнительно поджимает губы. Написала. Шах и мат. Так что там насчёт судьба-не судьба?
— Ты всю неделю меня радуешь, — удобно устроившись в тёплых объятьях, Стас ставит на пол горяченные кружки с чаем и проводит кончиками пальцев по обтянутому капроном колену любимого.
— Не понимаю, о чём ты, — Шнай улыбается — он, конечно же, понимает.
Всю неделю он не выходит из образа, меняя лишь наряды по несколько раз на дню. Он знает, как эти его игрища сводят парня с ума, но ещё он знает, что делает это в первую очередь для себя. Слишком часто за последние месяцы он стал казаться себе “нормальным”, всё реже и реже обращаясь к амплуа Фрау, но вовремя понял свою ошибку. Стоит лишь допустить её на порог своего сознания, и она оккупирует его полностью. Она — это то, что обычно называют депрессией. Тоска, которая всегда рядом, она только и ждёт момента, чтобы напомнить о себе. Ходит вокруг да около, нашёптывает то, что звучит, как правда. Уродливая правда. Шнай знает, что тоска сильнее его, он против неё не выстоит — проверено не раз. Но вот перед чарами Фрау она бессильна — к Фрау она даже не приближается, боится эту смелую женщину, как огня. Когда он — это она, он в безопасности.
— Неужели? — Стас двигается пальцами ещё выше по ноге, он прекрасно знает, что белья под коротким коктейльным платьем из алого атласа нет — они от него избавились ещё полчаса назад.
— В самом деле, — Фрау притягивает парня к себе и с шумом вдыхает запах его волос. Что за шампунь такой? Мятой пахнет.
Тем временем Стас прикидывает, что если они начнут сейчас, то когда закончат — чай уже совсем остынет, значит, нужно сперва выпить чай — зря что ли заваривал, но вот потом им уже может перехотеться. Он усмехается ходу своих мыслей — та ещё дилемма! Если бы только все проблемы в его жизни сводились к чему-то подобному... Левую руку он не отнимает от бедра Фрау, а правой тянется за кружкой. И, как по закону Мёрфи, именно в этот момент звонит телефон.
— Не отвечай. Отключи, — сладко шепчет Фрау.
Но на дисплее высвечивается имя: Наташа.
— Извини, должен ответить, — в момент собравшись, Стас жмёт на значок зелёной трубки внизу экрана. — Наташ? Что-то случилось? — она уже сто лет ему не звонила, ещё с тех пор, как он помирил их с Серёгой.