“Иди в душ”, — смс, которое не сулит ничего хорошего. Номер незнаком, но он знает чей он, хотя прежде они кроме контактика никакой способ связи не использовали. Нет, он конечно любит сюрпризы, но не до такой же степени! “Нет”, — отвечает Круспе и, довольный собой, включает телевизор и плюхается на диван. Значит, она прячется где-то поблизости, выжидая, когда он будет полностью беззащитен, чтобы атаковать. “Ну иди в душ, пожалуйста”. “НЕТ. Сама приходи, а я пока здесь посижу”. Смутное ощущение, что за ним следят: может, она на улице, подглядывает в окошко? Кто знает, что у неё на уме. “Иди в душ — не пожалеешь!”, — это уже начинает надоедать. “Я не грязный”. Он готов поиграть, но правила пока ему не ясны. “Я тоже не грязная и уже давно!”. Какая настойчивость! Смутное предчувствие чего-то нехорошего заставляет Круспе подняться всё-таки с дивана и направиться в ванную. Створки душевой кабинки закрыты, стекло светонепроницаемо. Он раздвигает створки и проклинает себя за то, что не сделал этого раньше. Всё помещение обшарил, а про душевую даже не подумал! Ирина сидит там голая, примостившись поверх полотенца на краешке деревянной скамьи в уголке, и таращится в мобильный телефон. “Круспе — ты идиот”, — думают они одновременно.
Её тонкое тело покрылось мурашками, сырые волосы висят сосульками — значит, она помылась прямо перед его приходом, выключила воду и притаилась, будучи уверенной, что первым делом он заглянет именно туда. Просчиталась. Круспе и смешно, и стыдно, и неудобно — малознакомая женщина сидит сейчас голая прямо перед ним и дрожит от холода, а может и не от холода.
— Иди сюда, — успокаивающим тоном произносит он, пытаясь при этом успокоить прежде всего себя.
Он забирает у неё телефон и откладывает его на полку над раковиной. На сушке за кабинкой несколько свежих полотенец — он хватает одно из них, раскрывает и ждёт, что продрогшая дама нырнёт в него, чтобы быть завёрнутой, согретой. Она привстаёт со скамеечки, делает шаг навстречу, действительно берётся за края протянутого полотенца и вдруг резко поворачивает ручку душа. Горячая вода хлещет откуда-то из-под потолка — кажется, такие лейки называются “эффект тропического ливня”, или что-то подобное. Дёрнув за полотенце, она затаскивает Круспе внутрь кабинки. Он почти поскальзывается на мокром полу, теряя равновесие, заваливаясь всей массой на эту сумасшедшую.
— Ненормальная, стой ровно, упадёшь ведь!
Но он запоздал с предупреждением — она уже не стоит. Внезапно Круспе обнаруживает её руки крепко обвитыми вокруг своей шеи, а ноги — вокруг талии. Она лёгкая, невесомая почти, но сам-то он в одежде, а сверху на них рушится “тропический ливень”. Пока он судорожно пытается сообразить, что делать, она елозит тазом по его застёгнутой ширинке. Чёрные джинсы и чёрная рубашка потяжелели и прилипли к телу, сковывая каждое его движение. Круспе понимает, что если попытается сейчас избавиться от одежды, они оба точно грохнутся.
Он никогда не отличался особой прозорливостью, да и с тактичностью у него всегда были проблемы, но сейчас почему-то он отчётливо осознаёт, что останавливаться нельзя. Если он её оттолкнёт, фигурально выражаясь, руководствуясь одним лишь инстинктом самосохранения — слишком уж ненадёжно это, стоять в носках на мокром полу, да ещё и держать на весу девушку — если он её оттолкнёт сейчас, то это станет концом безвозвратным.
— Неудобно, — шепчет он ей на ухо, — помоги мне раздеться.
Ирина спрыгивает с него сама. Пуговки на чёрной рубашке скользкие от влаги, и с ними приходится повозиться. Покончив с ними наконец, она стягивает с Рихарда прилипшую к телу рубашку, будто помогая змее сбросить старую кожу. Под рубашкой обнаруживается обычная белая майка — из числа тех, в которых он по дому ходит. Неудивительно — всё же на дворе не май месяц. Мелкие тёмные соски отчётливо выделяются под материей. Ирина проводит по груди Рихарда ладонями, останавливаясь на привлекших внимание сосках; она теребит их сквозь ткань — почему-то ей кажется это забавным. Рихард отнимает её ладони от майки, чтобы тут же переместить их под неё: поняв намёк, она освобождает его тело и от майки тоже. Она много раз пыталась представить себе этот торс в мельчайших деталях, и теперь, имея возможность лицезреть его воочию, она понимает, что практически не ошибалась. Всё как в её фантазиях: рельефный мышечный каркас, не перекаченный, а именно крепкий, полное отсутствие растительности, и ей почему-то кажется, что это природное — как знать? Единственное, в чём она ошибалась — так это в оттенке кожи. Руководствуясь стереотипами, он непременнo ожидала увидеть перед собой загорелое, смуглое тело, однако Рихард бледен. Одни бы назвали эту бледность аристократической, другие — болезненной, но для Ирины она обычная — в здешних широтах на исходе зимы все такого цвета. Пока она разглядывает Рихарда, он разглядывает её: невысокая и тонкокостная, она гибка и подвижна — последствия многолетних занятий танцами; оттенок её кожи ровный и чуть темнее, чем у него — сказывается одна четверть бурятской крови. Отсюда же гладкие чёрные волосы цвета вороньего крыла и чуть раскосый разрез глаз. Груди у неё небольшие и округлые, на вид упругие, а на ощупь... Круспе кладёт на них свои руки и ловит лёгкий вздох, невольно вырвавшийся из её грудной клетки. Это заставляет его улыбнуться. Притянув Ирину к себе за талию, он плотно прижимается к её упругим на ощупь грудям и ровному, плоскому животу, одновременно путешествуя ладонями по её хрупким на вид, но ощутимо крепким плечам, изящному изгибу спины, гладкой коже маленьких ягодиц. Тем временем пряжка его ремня оказывается в её руках. Расстегнув ремень, вытащив его из петлиц и отбросив в сторону, она принимается за ширинку. Крупная металлическая пуговица слишком туго сидит в петле, и в попытках освободить её девушка едва не ломает ноготь. Круспе забавляет эта её неумелость — видимо, не часто доводится ей с пуговицами на мужских брюках расправляться.
— Позволь, я сам.
Он в одну секунду разделывается с застёжкой и резво стягивает с себя джинсы прямо вместе с боксерами и носками — вся одежда давно слиплась от влаги. Теперь они оба голые, и “тропический ливень” уже не кажется таким мерзким, а обстановка — такой неудобной. Его член стоит так, как давно не стоял. С возрастом необходимость в ежедневных эротических подвигах начинает угасать, и хотя импотенция и другие мужские недуги Круспе пока обходят стороной, но всё же он уже далёк от той прыти, с которой увивался за каждой юбкой в молодости. В свои сорок он чувствует себя уставшим, хоть и не осознаёт этого. Усталость моральная сказывается и на теле, поэтому проявление настолько мгновенной и яркой эрекции удивляет его самого. А Ирина счастлива — она понятия не имеет, насколько такой стояк для Рихарда в порядке вещей, но осознавать, что причиной ему в данный момент явилась именно она, чертовски приятно. Она берёт член обеими руками и с интересом водит по нему, ощупывает его, изучает. Рихарду страшно, он боится фальстарта: ещё минута, и он кончит прямо ей в ладони. Дабы избежать позора, Круспе осторожно освобождается из её хватки и переключает всё своё внимание на её тело.
Обхватывает губами сперва один сосок, затем другой, для чего ему приходится пониже нагнуться; крепко сжимает в руках её ягодицы; блуждает ладонями по упругим бёдрам. Наконец решившись, он проверяет её готовность, опустив один палец в тесную ложбинку меж её ног — о да, она готова. Рихард осматривается вокруг: как им устроиться? Ну и местечко она подыскала, о чём только думала? Если он развернёт её спиной к себе, ему придётся присесть, или же ей стать на носочки — в любом случае будет неудобно. Если посадит её на скамейку у стены, ей придётся биться спиной о скользкий кафель — иначе не получится. Если будет держать её на весу, то конструкция, скорее всего, долго не выдержит — слишком скользко здесь всё вокруг. Не придумав ничего лучше, Рихард заключает девушку в плотные объятья и прижимает к стене — так, чтобы между голубоватой гладкой плиткой и её кожей оставались его руки. Он протискивает колено между ног ей — она всё понимает и, приподняв левую ногу, отводит её в сторону, упераясь ею на деревянную скамеечку в углу. Рихард опасается промахнуться: без помощи рук делать это непросто, а руки оторвать он не может. Но он входит в неё с первого раза — кажется, пока ей хорошо, она прикрывает глаза и откидывает голову; Рихард предугадывает её движение и смещает руки немного выше, теперь между её лопатками и мокрой стеной находятся его предплечья, а между стеной и её головой — его ладони. Фрикции плотные и не очень амплитудные — в условиях повышенной травмоопасности не разгуляешься. Рихард сосредоточен лишь на одной мысли: “Держись, держись, держись!”, сейчас его задача — не кончить раньше времени. А как же она? Он на неё даже не смотрит, чтобы не усугублять собственное возбуждение — блуждает взглядом по полу, стенам и потолку. А если она за ним всё это время наблюдает? Это же будет полный кошмар — что она подумает? В ужасе Круспе переводит взгляд на её лицо — зря он волновался: глаза её по-прежнему прикрыты, она губами ловит воздух, издавая тяжёлые хрипловатые вздохи в такт фрикциям. Круспе нравится увиденное, и в последний момент ему снова проходится напомнить себе девиз дня: “Держись!”. Он держится буквально из последних сил. А что, если она нескоро кончит? Доводить её потом альтернативными способами? Решив, что сдерживаться он больше не в состоянии, Круспе ускоряет темп, заставляя партнёршу дышать чаще. Чёрт, а что там с контрацепцией? Раньше надо было такими вопросами задаваться, сейчас же вся надежда на неё: взрослая девочка должна уметь сама о себе позаботиться. Вдруг она распахивает глаза — как повезло, что в этот момент он смотрел прямо неё, а не куда-нибудь в сторону; хватает его за мокрые волосы, притягивая его голову к себе, шепчет его имя. Уже через секунду её тело конвульсирует: он держит её крепче, чтобы не уронить, и чувствует себя героем. Зря он волновался. Едва Ирина расслабляется и обмякает в его руках, он выходит из неё и тугой струёй изливается ей на бедро. Вездесущая вода уносит семя в слив, не оставляя и следа. Пожалуй, это был самый энергозатратный половой акт в его жизни.