Он не знает, как заговорить — надо же, наверное, заговорить, но с чего начать? Она его опережает:
— А почему ты меня не целуешь? — а он-то уж было подумал, что все неудобства остались позади. — Нет, я не настаиваю, просто интересно.
Ему тоже интересно: что сейчас у неё на уме? Кажется, это проституток не принято целовать? А он сам что? Где голову потерял?
— Хочу, но боюсь, — он грубо впивается ей в губы, завладевая её ртом, словно ненасытный дикарь, заполняя его своей слюной, вбирая в себя её вкус, чтобы не думала всякого. — Боюсь привыкнуть.
Он не лжёт, и она ему верит. Она тянется к рычагу душа и перекрывает воду. Сразу же становится холодно. Рихард выбирается из кабинки первым. Он протягивает девушке одноразовые гостиничные тапочки, махровый халат и полотенце. Халат она игнорирует, надевая лишь тапочки и обёртывая полотенце вокруг тела. С волос капает, и она их немного подсушивает, промокая стопкой бумажных салфеток. Ну, если ей так удобно... Рихард тоже решает не одеваться. Лишь вытеревшись, он следует в гостиную, и прямо так, голый, плюхается на диван.
— Кстати, где все твои вещи? Я же вроде всё проверил...
— Они в шкафу за запасными комплектами постельного белья, — доносится из спальни её ровный, даже какой-то обыденный голос.
Он там не проверял — тоже мне Джеймс Бонд. Да что и говорить, если он в кабинку даже не догадался заглянуть!
— А верхняя одежда под кроватью.
И там он тоже не проверял. Рихард, разочарованный в себе, качает головой. Ирина наверняка сейчас нарядится во что-нибудь сексуальное. Почему-то он в этом уверен. Истошный крик заставляет его вскочить с дивана и в полторы секунды добраться до спальни. Она стоит там: полотенце упало на пол, у её ног валяется сумка с вещами, а взгляд её застыл на чём-то. Застыл, будто вмёрз — это нездоровый взгляд. Проследив его направление, Круспе сквозь ухмылку выдыхает: по полу вокруг ножки кровати носится маленький чёрный паучок. Прихлопнув его тапком, он соскребает останки членистоногого кусочком туалетной бумаги и смывает их в унитаз. Вернувшись в комнату, он застаёт Ирину в той же позе, с глазами, зафиксированными на прежней точке.
— Так-так, пойдём-ка, — придерживая за плечи, он разворачивает её и уводит в гостиную. Там он укладывает её на диван, руководя её телом, будто бы сама она уже совсем волю потеряла, и сам ложится рядом. — Ну, ты в порядке? Испугалась что ли? Он же маленький, такие даже не кусаются. Здесь же не Куба — птицееды не водятся.
Всматриваясь в её лицо, он понимает, что его слова не имеют никакого действия: она вся по-прежнему будто парализована.
— Ирина, у тебя, эта, как её, фобия что ли? — понизив голос, он склоняется над ней, стараясь хоть как-то растормошить.
— Мне не стрёмно ноги раздвинуть, хотя я уже и не помню, когда делала это последний раз до сегодняшнего дня, — наконец её зрачки соскакивают с фиксации на одной точке и начинают двигаться по сторонам. — Но страхами своими делиться мне пока почему-то стрёмно.
Круспе задумчиво откидывается рядом. Значит, в этом домике на окраине зимы он не один такой голый. Будет сложно. Но он не намерен прощаться с мечтой. “Сложно” и “интересно” — это же почти синонимы.
Часы показывают половину четвёртого после полудня — до сумерек ещё далеко, а первая бутылка сухого белого подходит к концу. Им обоим леность приходится по душе: сидеть на мягком диване, выпивать, наблюдать заснеженные верхушки елового леса через большое чистое окно. Завтра в полдень, как и было условленно, всё закончится, ну а пока что у них есть время, и они тратят его с умом, предпочитая вино воде и секс разговорам.
— Ну что, готов? — Тилль впервые навещает Володьку в его квартире. Стандартная брежневская малометражка; целые кварталы, да что там — целые города которых до сих пор раскиданы по всей стране.
— Готовее некуда. Последний день сегодня — думаете, успеем?
— Выбора у нас нет: сам же говоришь — последний день.
Тилль с интересом осматривается: в глаза сразу бросается, что человек, здесь живущий — одинок. Ни тебе пресловутой “женской руки”, ни даже хоть какого-то намёка на семейственность. По всем комнатам, входы в которые почему-то напрочь лишены дверей, расставлены какие-то старинные агрегаты и запчасти к ним. Кинескопы, транзисторы, катушечные магнитофоны... Всё это под диким слоем пыли — ею, пылью, кажется пропитан весь воздух в квартире. Почесав защекотавший нос, Тилль бросает взгляд на окна — так и есть: все щели наглухо забиты ватой и заклеены клейкой лентой, даже форточки.
— Иногда балкон открываю, но нечасто — от влажности аппаратура портится, — проследив за взглядом босса, извиняющимся тоном поясняет Володька, — а это, — он делает широкий жест руками, словно обнимая всё окружающее пространство, — это так, хобби моё. Вы даже не представляете, сколько народу увлекается техникой старых образцов, это всё денег стоит...
Да уж, кандидат — всем на зависть. Тилль даже на секунду засомневался, что их затея вообще хоть во что-то выльется. Хотя, в стараниях преодолеть дурную привычку сквернословить, этот мужик, вроде бы, преуспел. Хорошее начало.
Уже в машине Володька спрашивает:
— А почему так секретно? Что, прямо вообще никто не в курсе?
— Не было уверенности, что соберём подписи. Да и сейчас нет, что их примут. Хотя подписей у нас в три раза больше, чем требуется — я даже не ожидал... Вот зарегистрируешься, получишь удостоверение кандидата, и тогда для тебя, Володь, начнётся другая жизнь. Но ты же готов?
— А что мне терять-то? Так хоть развлекусь.
Хорошенькое развлечение — отправить начальника своей службы безопасности на выборы губернатора. Ну что же, город ждал потрясений — примите, распишитесь.
Девушка в центральном избирательном комитете региона чуть на стуле не подпрыгнула, завидев, как в её кабинет вносят несколько десятков запечатанных ящиков с подписями в пользу нового выдвиженца. Бегать к машине и обратно пришлось много раз — и сотрудница впервые видит, чтобы кандидат занимался этим лично.
— Вы что же это, последний же день, как проверять будем? Нееет...