— А оплата...
— Вот, как и договаривались, — Рихард протягивает им пачку тысячных купюр. — Готовые кадры завтра утром должны быть у меня, и если мне понравится — заплачу ещё столько же.
Вдохновлённые небывалыми щедротами и обеспокоенные дефицитом временных ресурсов, фотографы спешат раскланяться, чтобы тут же направиться в свою студию, где им, скорее всего, придётся провести всю ночь.
Диана курит на ходу, наворачивая круги по внутреннему дворику — её так воодушевляет всё происходящее, что на месте просто не стоится. Нехотя вернувшись в приёмную, она скидывает пальто и вдруг оказывается нос к носу с внезапно возникшими в помещении Тиллем и Флаке.
— Готова? — добродушно спрашивает Лоренц, хитро улыбаясь.
— Ээ, к чему? — самое время заволноваться.
— Будешь официальным представителем нашего кандидата. Завтра тебя зарегистрируем в избиркоме, получишь соответствующий документ и приступишь к своим новым обязанностям. Ходить по дебатам на местном ТВ и радио, в основном. Это временно, это только до выборов...
Бог с ними, с обязанностями, но выступать в ходе кампании на стороне Володьки — значит выступать против самого Кречетова. Официально и в публичном пространстве. К такому повороту судьбы она явно не готова, но только боссы её всем своим видом демонстрируют, что данное решение не обсуждается. А она-то думала, что все испытания позади, а они, оказываются, только начинаются.
Вечером, уже в постели, мысли о своей незавидной участи не отпускают её.
— Олли, что мне делать? — закинув уставшие от хождения целый день в тесной обуви ноги Риделю на колени, Диана ищет если не совета, то хотя бы поддержки. — Мне же придётся с ним сталкиваться, да ещё и на глазах у людей!
— Я не думаю, что он сам будет ходить по этим дебатам, — честно выдвигает свои предположения Олли. — Наверняка у него тоже будет свой представитель, да не один, так что не переживай. Их лейтмотив нам знаком — они будут напирать на борьбу с иностранным капиталом и всё такое. Твоя задача — давить на то, что кандидат Володька Иванов — человек из народа, свой в доску, с проблемами электората знаком не понаслышке...
— Такое ощущение, будто это будет разговор глухого с немым.
— Ну так это ж выборы, — Олли от души веселится, — на выборах иначе не бывает. Да и не нужны эти разговоры никому — людям интригу подавай, шоу. Ты должна преподнести Володьку с такой стороны, чтобы народу из принципа захотелось проголосовать за него как за альтернативу опостылевшему режиму. Я в таких делах слабо разбираюсь, тебя Флаке научит. Наверное...
— А если они начнут лично под меня копать? Ну то, что у меня муж иностранец... Был. Или...
— Не думаю, что Кречетов решится переходить на личности. В этой сфере у вас паритет — он знает, что в любой момент заговоришь и ты, и тогда ему мало не покажется. Он не такой дебил.
“Не такой дебил” — слабое утешение. Скорее, даже наоборот: уж генерал-то найдёт способ подставить её и на этот раз.
— А если он перейдёт к мерам... физического воздействия? Ну ты понимаешь...
— Перейдёт, и возможно уже очень скоро, — Оливер задумчиво отводит взгляд. Кажется, ему что-то известно, и он чего-то не договаривает. — А теперь давай-ка спать — тебе завтра утром ещё в избирком идти.
На близость он даже не намекает — ему думается, что девушке сейчас явно не до того.
Вернувшись с комбината, Шнайдер погружается в пустоту. Стас уже который день в Москве — заключает договоры. Интересно, скучает? Вряд ли. Когда Шнайдер звонил ему первый раз с момента их расставания, Стас был слишком уж весел — встретился с университетскими однокурсниками, и пошло-поехало. Когда же он звонил ему во второй раз, тот был слишком вовлечён в деловой процесс и лишь отрывисто прошипел в трубку: “Я щас занят, не могу говорить”. В третий раз он был слишком уставший и так хотел спать, что один лишь телефонный разговор длиною в минуту утомил его до состояния крайнего раздражения. На последующие звонки Стас и вовсе не отвечал, награждая звонящего то безответными длинными, то безапелляционными короткими гудками. Лишь односложные ответы на развёрнутые смс подтверждали, что парень в принципе жив, и с ним всё в порядке. “Хочешь узнать человека по-настоящему — дай ему немного власти”, — гласит старинная мудрость. Денег, признания — ещё чего-нибудь ему дай, и ты обнаружишь рядом с собой незнакомца. Шнайдеру больно это признавать, но с тех пор, как жизнь его любовника начала крутиться вокруг всех этих договоров поставки, планов сбыта и прогрессивной системы бонусов, он изменился. Сперва казалось, что это временно. Но теперь уже Шнайдеру кажется, что временно — это то, что между ними. Времени-то прошло всего ничего, и что сталось с их отношениями? Куда подевалась близость, бесконечные переписки с шутливыми подколками в адрес друг друга, уютные вечера только для них, горячие утренние раставания перед рабочим днём? Шнайдер делал всё, что мог. Практически “прописался” в образе Фрау, не надоедал, не докучал, обеспечивал уют и поддержку. А оказывается там, в Москве, Стас вполне неплохо себя чувствует и без уюта с поддержкой, да и без самой Фрау даже.
Шнайдер сидит в своeй квартире, на привычном месте — у окна, и накручивает себя. Думать и грустить — его излюбленные занятия, но сегодня полёт мысли не знает лимита: Шнайдер взвинчен. Только-только он подумал, что занял своё место в этой жизни — главное место в жизни другого человека, как реальность убеждает его в том, что он по-прежнему на обочине. Вроде как и нужный, вроде как и желанный, но... Но всё же он не на первом месте больше. Оказывается, в жизни его любовника есть вещи поважнее Шнайдера. Он поджимает губы на манер капризного ребёнка — нижнюю чуть выпячивает вперёд, а верхнюю втягивает, заставляя почти исчезнуть. На подбородке его образуется жёсткая ямочка, а глубокие носогубные складки, которые он так умело прячет под косметикой в иные дни, нынче придают его лицу какой-то суровой растерянности. Выражение, свойственное человеку, который крайне зол и не знает, что делать. Шнайдер вскакивает со стула — неважно как, но он должен доказать себе (себе? ха-ха), что он — не тот, чьи звонки можно игнорировать.
Он направляется к гардеробу, и, проведя дотошную ревизию, откладывает для себя одежду, которую на нём редко можно увидеть. Он носил такое в молодости, пока не надоело. Пока не поменялось его тело, его привычки, его образ. Сегодня он вернётся к истокам: узкие брюки с низкой талией и белоснежная сорочка на голое тело отлично молодят. Шнайдер собирает волосы в скромный хвост, придирчиво оглядывает отражающееся в зеркале лицо — щетина чуть проклюнулась, и это к лучшему. Побольше мужского парфюма — никакой “Марины” сегодня — и готово. Куда направиться на поиски приключений? Диана, кажется, говорила, что в “Лабиринтах” публика приличная и терпимая, да и коктейльная карта у них неплоха. Значит, туда ему сегодня и дорога.
Устроившись у барной стойки, он с интересом оглядывает окружение — кого здесь только нет: и шумные девичьи компании, и припонтованная молодёжь, и солидные дядьки, пришедшие сюда то ли друг с другом важные дела обтолковать, то ли девчонок снять, а скорее всего — всё вместе. И самое интересное — никто на него, Шнайдера, не обращает внимания. Дум намеревается продегустировать столько коктейлей, сколько выдержит его организм: довольно с него горького коньяка с одинокой ночью в качестве собутыльницы — сегодня он подсластит себе пилюлю. Едва притронувшись ко второму коктейлю, едва погрузившись в разглядывание кубиков льда, долек лайма, пузырьков колы и ещё какой-то мутной суспензии кислотного синего цвета, наполняющих бокал, как декоративные рыбёшки — тесный аквариум, он вынужден отвлечься.
— Привет, я Макс.
Вздрогнув, Шнайдер оборачивается на незнакомый голос — справа от него, на пустовавшем ещё минуту назад стуле, сидит какой-то мужик лет тридцати. Не то чтобы красавчик, но видно, что следит за собой. “Дожили”, — подумалось Шнаю, и тут же подумалось: а почему это ему в принципе так подумалось?