— Я знаю, о чём вы подумали, — Стас продолжает говорить, уткнувшись взглядом в ковёр на полу. — Но я всё ещё в своём уме, и способность рассуждать критически всё ещё при мне. С ним я сам разберусь... Когда это будет возможно. А вот насчёт компромата — я серьёзно. Вдруг у генерала на руках ничего нет, поэтому он и ждёт, что мы первые сорвёмся и наделаем ошибок?
— Ты прав, — вступается Тилль, — пока что уверенности никакой. Но и возможности узнать правду — тоже.
— Тилль, прекрати, — перебивает его Пауль. — Зачем обнадёживаешь парня? Уж мы-то с тобой знаем, на что Шнай способен — и ты ещё сомневаешься, что в этот раз было по-другому? Лично мне хватило того, что я увидел тогда там, на месте аварии. А если кому-то моих слов недостаточно, то генеральских картинок вполне...
— Как хорошо Вы думаете о нём, охренеть просто, а впрочем, вы все правы. Я лишь не хочу поверить в очевидное, теряюсь в самообмане. Но вообще-то, я не о том говорил...
— Продолжай, — успокаивает Стаса Тилль. — Все на взводе, но если у тебя есть идеи — не молчи.
— У меня есть идея, одна единственная. Что же прячет генерал: козырь в рукаве или фигу в кармане... Я постараюсь это выяснить.
Стас пришёл на встречу задолго до условленного времени. Он уже битых полчаса сидит на промёрзшей скамейке в пустом от ненастья парке. Сидит, не чувствуя холода — его тело горит. Скорее всего, температурит, возможно — простудился. Или же это кровь кипит? Но он расстёгивает куртку и снимает шапку — да, ему жарко. Плевать на ветер и мокрый снег. Жарко ему.
Серёга появляется вовремя — о встрече договаривались через Наташку, и Стас прекрасно представляет, чего стоило его другу появиться сегодня здесь. Всё-таки, Серёга — настоящий друг.
— Я знаю, зачем позвал, — Серёга протягивает руку, опуская вербальное приветствие, и, пожав горячую ладонь Стаса, присаживается рядом.— Насчёт той аварии, да?
— Да. Ты знаешь, что там произошло, что с парнем? Есть ли видео с места происшествия?
— С парнем всё непросто. Сразу скажу: мне эта ситуация не нравится. Наш генерал на многое горазд, но сейчас он уже переходит все границы...
Серёга осекается. Он не планировал делиться внутренней информацией, но проговорился почти сразу. Да он и не сожалеет — вот уже несколько месяцев в их управлении творится невесть что, а он даже ни с кем не может это обсудить. Нажил себе паранойю, огородился ото всех, тащит весь этот груз домой, а дома жена с детьми — и всё это дерьмо им совсем не нужно.
— Ну так что с парнем? — Стас настаивает на своём: он не намерен отпускать друга, не разговорив его как следует.
— Да просто... Нормально всё с ним. Лёгкое сотрясение мозга. Генерал лыжи навострил его допросить, но обломался, — в голосе Серёги проскальзывают злорадные нотки. — Оказывается, парнишка-то со справочкой, на учёте в психушке стоит или типа того, машину угнал у кого-то из родственников. Да и дядька его — председатель нашего избиркома Мценского, быстренько подсуетился и адвоката дельного к нему приставил. Адвокат всем сразу объяснил, что фээсбэшники вообще не имеют права его допрашивать, а менты — только в присутствии психолога. И что показания его, мол, юридической ценности не имеют — только информативную. Ограниченная дееспособность что ли...
От ужаса услышанного Стас аж поперхнулся. Откашлявшись, он ненадолго выпадает из действительности, теряя нить беседы.
— Как это — псих, — только и может выдавить он.
— Псих, а ещё и опасный. Преследовал каких-то мужиков, следил и угрожал, даже нападал — заявления сохранились, но из-за диагноза каждый раз вместо возбуждения дела его отправляли в психушку. Три месяца его там прокапывали — а потом вали на все четыре стороны. Вот так у нас система работает.
По Стасу будто каток проехался. Он ко всему был готов, но чтобы так... Шнай, в какой-то глуши, в машине, с опасным психом... Что на него нашло? Этому нет объяснения. Спасибо, что хоть живой. Если надо будет — он сам его угрохает, своими собственными руками. Но сперва разберётся, что к чему.
— Ну что-то же он успел вам рассказать? Только не говори, что до приезда адвоката вы там сидели и в потолок плевали, — в качестве иллюстрации к собственным словам парень смачно сплёвывает себе под ноги.
— Да толку что... Теперь вот адвокат утверждает, что словам его цена — ноль: якобы, он может и правду сказать, и назвездеть с три короба, и никак не проверишь — он типа в собственные фантазии сам же и верит. Знаешь, Стасян, я раньше считал, что такие штуки бывают только в сериалах типа “Мыслить, как преступник”. А оно здесь, под носом. На самом деле, этот псих вне нашей юрисдикции, но Кречетов чуть ли не зубами в него вцепился. В итоге выпытал, что в машине тот был с мужиком, которого не знает и раньше никогда не видел. И всё. Остальную картину мы уже сами дорисовывали — бумажник нашли в машине, да записи с регистратора изъяли. Правда, потом пришлось всё это передать ментам. Да и дела скорее всего не будет — родственник, чья машина, заявление писать вряд ли станет, а других потерпевших, кажется, нет.
— Бумажник? И что? А записи? Что на них? — Стас уже не в состоянии сдержать волнения.
— Ничего, в бумажнике только одна кредитка была с именем — по ней и вычислили, что парень, что был в машине, из ваших. А на видео тоже толком ничего. Звука нет. Сначала трындёж какой-то, ничего же не понятно, потом они помацались немного... Мы всем отделом смотрели — я чуть не проблевался там. Жесть! А тебе с чего это вдруг это так интересно? Из-за выборов переживаешь? Начальство подослало?
— Не только, — шифроваться больше нет ни сил, ни желания, и Стас, повернувшись к другу, делает признание: — Этот мужик, который был в машине — мой парень вроде как. Ну, ты понял: мы встречаемся.
Конечно он знает, что о словах своих ему придётся пожалеть. Конечно он знает, что Серёга сейчас ничего не поймёт. Конечно, он предполагал, что именно такое выражение на лице друга ему предстоит увидеть. Будь что будет — он устал. Ему просто надо узнать, что там было дальше на этом чёртом видео, и он пойдёт. А куда — зависит от того, что именно он узнает.
— Я чё-то не понял, Стасян, ты это серьёзно? — Серёга бычится, а руки его сжимаются в кулаки. Он неловко усмехается, как делают люди, пытающиеся обернуть инцидент шуткой, когда уже никому не смешно.
— Серьёзно, друг, а что — это проблема?
Конечно, проблема. Назад дороги нет.
— Какой я тебе друг, блядь. Всю жизнь думал, ты нормальный мужик! Ты же семью мою знаешь! А ты... Так и знал — нельзя было тебе с немчурой связываться! Уже и в пидорасы записался. А что завтра — Родину продашь? Блядь, иди нахуй и больше никогда мне не звони!
Серёга подрывается с места и шагает прочь. Глядя ему вслед, Стас отчётливо понимает, что тот еле сдержался, чтобы ему не врезать. А что — вполне ожидаемо. Друга он потерял. Любовника — тоже. Того, что там на этом проклятым видео, так и не выяснил. Достав пачку сигарет, Стас долго вертит её в руках. Через полчаса он всё ещё продолжает сидеть на промёрзшей скамейке, так и не закурив.
Конечно, Шнайдер не поехал ни по каким больницам искать злополучного знакомого и справляться о его здоровье — он знает, что этим и без него есть кому заняться. Конечно, и бумажник свой он не нашёл — уже на утро после происшествия Флаке заблокировал карту, которую ещё по приезду во Мценск оформили на его имя. И конечно, он ни с кем не говорил. Время от времени, на протяжении двух дней, что последовали за той проклятой ночью, к двери его квартиры подходили, просили открыть, просили, по крайней мере, подать признаки жизни — он не открывал, он молчал. Те, кто приходили — устранялись ни с чем. Но выламывать двери, окна или иным образом бить тревогу никто не собирался. И Шнайдер был этому рад. Обдумывать произошедшее он тоже не желал — он всё это время просто сидел у окна с плотно задёрнутыми жалюзи и упражнялся в ментальной практике ничегонедуманья. Бесполезное занятие: чем сильнее гонишь от себя определённые мысли, тем с большей настырностью они лезут в голову. К вечеру второго дня, когда голова шла уже кругом, он оставил попытки ментального бегства и заплакал. Ну, а что — никто не увидит, а если бы и увидел, то что? Стас, должно быть, уже вернулся. Должно быть, он в курсе всего. Он не позвонил, не написал — впрочем, и Шнай не решился выйти на связь. Так лучше.