Искупавшись наскоро в едва тёплой воде, он осматривает шкафы на кухне на предмет наличия в них чего-нибудь съестного. Идея завалиться сюда была настолько спонтанной, что он даже не догадался заехать по дороге в магазин. В шкафчиках обнаруживается масса припасов длительного хранения: макароны, гречка, тушёнка. Как ещё мыши не завелись при таких-то завалах! Но лень сегодня сильнее него, и парню даже не стыдно: из всего разнообразия он выбирает пачку “Доширака” и ставит греться чайник. Не мешало бы выпить чего-нибудь: не напиться, а именно выпить. В одном из загашников он натыкается на пыльную бутылку домашней настойки из черноплодной рябины. Мама делала такую каждую осень — это снадобье имело популярность среди захаживающих к ней на кухонные посиделки подруг. Теперь готовить её некому, да и пить — тоже. Он выпьет. Пусть это будет его прощальная бутылка — привет от мамы.
Старый пузатый телек ловит всего шесть каналов — но смотреть ничего не хочется, тем более, не дай бог, наткнёшься на региональные новости, а от них уже тошнит. Стас выбирает спортивный канал и оставляет его работать в фоновом режиме. “Доширак” тает во рту, провоцируя появление в сознании ностальгических ноток. Воспоминания о нищей юности, ещё один привет из прошлого — привет из студенческой общаги. Подсчитав количество оставшихся в пачке сигарет, Стас решает не изменять повадкам прошлого, вызванным ностальгическим настроением, и курит по полсигареты за раз. Просто вечер воспоминаний какой-то! Когда-то ему казалось, что доселе в его жизни не было ничего хорошего, но когда возраст переваливает за тридцатник, внезапно выясняется, что это не так. Внезапно начинает казаться, что всё хорошее как раз уже было. И закончилось. И больше никогда не вернётся, не повторится, даже бледной тенью не прошмыгнёт по его новой жизни. Покончив с лапшой, он с облегчением посылает пенопластовую посудину в мусорку — ещё один плюс этого лакомства, это то, что посуду мыть не надо. Наполнив старомодный фужер из толстого гранёного стекла наливкой почти доверху, он устраивается с ногами на диване и с волнением делает первый глоток. Отопление он включил на всю, но помещение ещё как следует не прогрелось, поэтому тепло, заполнившее его изнутри, приходится как раз кстати. Наливка сладкая, даже приторная почти, но вяжущие нотки черноплодки не позволяют напитку быть совсем уж противным. По крепости он вдвое слабее водки и в четыре раза крепче пива. Осуществив нехитрые подсчёты, в правильности которых он, всё же, не уверен, парень прикидывает, что для того, чтобы достичь наилучшей кондиции, ему хватит двух таких вот полных стаканов. Ну что ж — поехали.
Перед тем, как отключить телефон, он скинул информацию о потерпевшем на номер Дианы и попросил передать всем, что домой он сегодня не вернётся, что с ним всё в порядке, и чтобы никто не беспокоился. С сообщениями по работе он разберётся после выходных. Сегодня пятница-пьяница, и пошли они все... Но ни бубнёж футбольного комментатора, ни веселящее сладкое пойло не способны отключить его мысли. Те лезут и лезут изо всех щелей, из самых дальних уголков его сознания, как с цепи сорвались — не отмашешься, не убежишь. Почему? Почему всё так? Почему вообще когда-то ему показалось хорошей идеей впустить Шнайдера в свою жизнь? Потому что тот оказался рядом, когда рядом больше никого не оказалось? Потому что он привлекательный? Потому что происходящее было ему в новинку, и потому притягивало, завлекало, завораживало? Но ведь всё было по-настоящему? Даже если закрутилось случайно, всё ведь было правдой? Как можно так фатально ошибиться в выборе человека, он себя даже не спрашивает. Девять лет с Мартой наглядно показали, что можно, и ещё как. Тогда с чего же это ему вдруг подумалось, что со Шнаем может быть иначе? Потому что это он ему так сказал? Да, говорил. Мало ли, кто что говорит — верить-то зачем? А может, это всё его собственная вина? Сам, дурак, виноват? Как часто ему напоминали о том, что Шнайдер — существо неоднозначное? Флаке говорил, Пауль говорил, а он не верил. Но что-то же заставило Шнайдера в тот день выйти из дома, чтобы очутиться в итоге в одной машине с неуравновешенным психопатом? От одного этого факта передёргивает. Но зачем, зачем он так поступил? А что, если бы не было никакой аварии? Если бы на месте психа оказался обычный мужик? Стасу очень неприятно это признавать, но в таком случае, скорее всего, он бы даже ничего не узнал. Неужели Шнай и на такое способен? Встретил бы его на следующий день, как ни в чём ни бывало... Неужели такое в принципе возможно? Вопрос было-не было, на самом деле, уже не кажется таким важным. Намерение значимее факта. Шнайдер это сделал, а что именно он сделал, а чего не успел — всего лишь детали.
С трудом делая глубокий вздох, Стас поднимается, чтобы наполнить стакан по второму кругу. Гнетущее чувство одиночества давит на грудь. Оно не такое, как ранее, когда его бросила девушка, даже когда его оставила мама. Теперешнее чувство — крайнее, дальше некуда. Он потерял способность доверять, а ещё — единственного настоящего друга. На Серёгу он даже не злится и не винит его. Скорее всего, тот себя сейчас считает обманутым, и его понять можно. Они все живут, где живут, и живут так, как все вокруг. И он живёт среди них. И если они его не принимают — это его проблемы, а не их.
Раздобыв на пыльных антресолях ветхое пуховое одеяло, осушив остатки наливки одним махом и устроившись на диване калачиком, как есть, при включенном свете и работающем телевизоре, он погружается в сон. Говорят — утро вечера мудренее, но бывают вечера, когда утра ждёшь, как приговора.
— Ну, чучело, не спишь? Открывай, есть новости! — вернувшись домой, все обитатели подъезда, уставшие, разбредаются по своим углам, и лишь Пауль решает задержаться у двери на первом этаже. — Открой, я тебя не убью, — он барабанит в дверь, дёргает за ручку и вдруг обнаруживает дверь незапертой.
Ворвавшись внутрь он вмиг оценивает ситуацию: Шная здесь нет. Судя по беспорядку в комнате — он перевоплощался. Осмотрев вешалки в коридоре, он уже бежит наверх:
— Ребята, он исчез! Шнай куда-то пропал, а все его куртки на месте.
— Значит, он наверху, — вяло реагирует Тилль и отправляется на поиски.
Но наверху того тоже не оказывается. Разделившись, они проверяют все квартиры в подъезде — даже те, что пустуют и стоят закрытыми. Как сквозь землю провалился.
— Не нагулялся, значит? Предыдущего загула ему мало? — беснуется Ландерс. — Всё, я умываю руки. Пусть валит, куда хочет — желающих оприходовать его безвольное туловище найдётся немало. Мне всё-рав-но, — чеканит он, стараясь убедить в сказанном самого себя.
— Расслабься, он скорее всего со Стасом. Мириться решили, — сонно отвечает на истерику друга Рихард. — Hе зря же Стас Диане смску скинул. Не искать, не беспокоить — воркуют сейчас где-нибудь, а ты хай поднял.
— И то верно, — соглашается Пауль, и всё же он с трудом верит в то, что Стас согласился бы на какое-либо “примирение”. По крайней мере, не так скоро. Ну да это их дело.
— Мне всё это надоело, — заперевшись в своей комнате, Тилль, плюхается на кровать.
Следом туда же летит Лоренц — Тилль ловко уворачивается, опасаясь быть насмерть заколотым его костями. Они валяются так молча, переваривая усталость. Благословенный момент, которого они ждали весь день — остаться наедине и помолчать. Текут минуты, и кажется, оба уже готовы отрубиться — слишком много всего на них навалилось за последнее время. Организмы требуют перезагрузки.
— Тилль! — истошный вопль друга выдёргивает Линдеманна из вязкой полудрёмы. Уже собравшись было рассердиться, он поворачивается к Лоренцу и упирается сонным взором в его распахнутые голубые глазищи. Сквозь толстые стёкла очков они таращатся куда-то вверх, а именно — в потолок.
Тилль придирчиво вглядывается туда, он знает — без причины Кристиан не стал бы так визжать. Так и есть — подслеповатый Лоренц оказался глазастее и сообразительнее их всех вместе взятых. Впрочем — как всегда. Из-под крышки люка, ведущего на чердак, торчат какие-то длинные белые волосины, похожие на старческие седые локоны. Ещё утром их там не было. Да что утром — их никогда там не было! С интересом оба поднимаются с постели и делают шаг в сторону лестницы. Лоренц и здесь оказывается проворнее: влёгкую запрыгнув на третью ступеньку — с его ростом лезть выше и не требуется — он протягивает руку и выдёргивает непонятные нити из микроскопического зазора между крышкой люка и потолком.