Кристофу сорок и ему очень-очень холодно. Ему больно дышать: воздух врывается в грудь облаком иголок. Ужасная лампочка слепит глаза даже сквозь сомкнутые веки. Или это солнце? Вряд ли — такой мерзкой всепронизывающей силой света обладают только электрические светила. Во рту так противно, что в пору вымыть его с шампунем, но губ не раскрыть — покрытые какой-то мерзкой сладковатой плёнкой, они будто склеены вместе. Где он? Что с ним? Неужели его опять... поймали? Почему, почему...
— Эй, народ, кажется болезный наш задёргался.
Вслед за возгласом, таким родным, таким противным, пространство вокруг заполняется целым гвалтом родных и противных голосов. Противных — потому что любой звук сейчас сродни пытке. Что-то мокрое и горячее ложится на его лицо — от неожиданности содрогается всё тело; моментально преодолев скованность, он тянется рукой к лицу и срывает с него тяжёлое полотенце, пропитанное каким-то отваром.
— С добрым утром, Снегурочка, — он пока ещё плохо видит, но могучий силуэт, нависающий над ним, может принадлежать только Линдеманну. — Раз уж ты настолько резв, что в состоянии брыкаться, то прежде, чем мы предложим тебе еды, воды, средств гигиены и прочих благ цивилизации, подпиши-ка вот это.
Следом в его руку уже суют нечто вроде шариковой ручки, а в другую — свеженькую распечатку, ещё пахнущую чернилами из принтера.
— Что... Что это, где я. Что... — голос проклёвывается сквозь налёт стеклянной крошки на гортани, каждое слово отдаётся болью не только в горле, но и в висках, в груди, во всём теле.
— Kонтракт на передачу тебя в анальное рабство, — это противный картавый Круспе, и дружный ржач вторит его издевательствам.
— Подписывай скорее, а то воды не получишь, — кто-то, находящийся за пределами видимости, берёт обе его кисти в свои и сводит их вместе. — Ну, черкани уже на весу.
Поддавшись нажиму, испугу и огромному желанию получить воды, Шнайдер коряво чиркает что-то на весу, на листе, который не читал и не собирается. Он ничего не понимает, вдруг его палец пронзает острая точечная боль.
— Такие важные документы лучше скреплять кровью, — этот мягкий голос без сомнения принадлежит Ландерсу. Значит, это он руководит сейчас его действиями? Это он вогнал иголку в подушечку указательного пальца его правый руки и сейчас водит им по тому же листу? Это сюр. Наверняка, галлюцинации. Подобное не может быть правдой.
— Ну всё, снежинка, приходи в себя. Во вторник у тебя первый рабочий день.
Вернувшись из ванной, выпив чуть ли не два литра воды залпом, перекусив какими-то хрустящими хлебцами, переодевшись в Кристофа, он вспоминает о листке. Тот валяется на прежнем месте — на полу возле пустующей скомканной постели в комнате Тилля. Подняв его всё ещё дрожащими и никак не желающими слушаться своего хозяина руками, Шнайдер долго пытается сфокусировать взгляд на разбегающихся в разные стороны строках.
“Это типовой документ подтверждает, что Шнайдер Кристоф (он же Фрау Шнайдер) поступает на службу в ООО “ММК” в должности “разнорабочий”. Ему в обязанности вменяется: варить кофе, отвечать на звонки, мыть полы в мини-юбке (зачёркнуто), двигать мебель, разгружать вагоны и делать всё, что потребуют. В качестве залога удерживается паспорт, в качестве заработной платы предоставляется месячный оклад — 20 000 руб. (двадцать тысяч российских рублей) и квартира для проживания по адресу ул. Ленина, д. 36, кв. 1. В случае несоблюдения условий трудового договора гражданин Шнайдер отправляется на мороз с голой жопой незамедлительно. Договор бессрочный, обратной силы не имеет и действует, пока нам всем не надоест (пока ты не поумнеешь, придурок).”
Справа внизу красуется печать предприятия и самая настоящая подпись генерального директора. А слева — корявая приписка от руки: “Arbeit macht frei”, три нелепых девчачьих сердечка, и ещё одна: “Jedem das seine, DIVA”, — по всему видно, Круспе не удержался.
Каракули, призванные изображать подпись самого Шнайдера, перечёркивают строчки печатного текста где-то посередине, а кровавые разводы его пальца — с правого края, на полях.
Бережно подняв листочек, Шнайдер сворачивает его в трубочку и, тихорясь, прошмыгивает в подъезд. Оттуда — в свою (всё ещё его) квартиру. Наконец он запирается, распрямляет лист и крепит его на скотч рядом с окном — в уголке, где он чаще всего проводит время. Затем он отыскивает свой успевший разрядиться телефон, втыкает зарядку в сеть и просматривает список звонков и сообщений за последние сутки. Пусто. В сердцах бросив аппарат на кровать он заваливается следом. Нужно всё исправить. Он не знает как, но он должен. Это уже точно.
Оказалось, что теледебаты — это не так уж и страшно. Сразу же после эфира, когда часы показывали несколько минут десятого, на улицах почти стих поток спешащих домой рабочих и служащих, а в животе неприятно заурчало — от волнения Диана так и не смогла заставить себя проглотить хотя бы кусочек перед эфиром — девушка покидает помещение городской телестудии. Улица Седьмого Ноября хоть и располагается в пешей доступности от центра города, является поистине укромным уголком: с одной стороны она граничит с гаражным кооперативом, а с другой — с раскинувшимся под пешеходным мостом обширным сквером. Зимой здесь темно и безлюдно, и Диана вспоминает, как прогуливалась по этому скверу ещё в сентябре, перебирая только-только начавшую опадать листву новенькими сапожками, щурясь на косые лучи садящегося солнца... Тогда она тоже возвращалась с телестудии, точнее — со студии звукозаписи, располагающейся в том же здании. Тогда они записывали фонограмму для Маринкиного школьного мероприятия ко Дню Учителя. Тогда она ещё ничего не знала о том, что ждёт её дальше: она не знала никого из команды Линдеманна, включая Олли, не знала генерала, не знала всех приключений, что очень скоро станут закономерным явлением в её жизни. Решив отвлечься от ностальгических воспоминаний о невинных деньках, она воскрешает в памяти самые недавние, а именно — первые в её жизни теледебаты. Представителя Кречетова она узнала сразу — не по имени, но по лицу: им оказался тот же молодчик двадцати с небольшим годков, что проверял её сумочку перед её первым визитом в генеральский кабинет. Она ожидала от него подготовленных провокационных вопросов, нападок, но ничего подобного не случилось. Фактически, семеро участников мероприятия обсуждали вывоз мусора, опасность весенних паводков и задержки с выплатами материнского капитала в регионе. Иногда — даже на повышенных тонах. Но было не страшно. В очередной раз удивившись, как же ей повезло получить в качестве “пробного дубля” такую вот мирную публичную дискуссию, девушка усмехается прямо в вязаный шарф и, завидев в нескольких метрах от себя припаркованную машину Оливера, уже готовая ускорить шаг, чтобы поскорее оказаться в тёплом салоне, вдруг обнаруживает острое перо ножа у своего левого бока — того, что в отличие от правого, не защищён массивной кожаной сумкой.