Итак, это моя единственная компания: старый сапожник и - конечно же! - еще разорившийся шляпник, в коем нет ничего примечательного, за исключением разве того, что когда-то он побывал в Мексике вместе с императором Максом3. Об этой стране он только и может сказать, что там было ужасно жарко. Тем не менее он остается в моих глазах человеком весомым. Среди моих знакомых нет никого, кто забирался бы дальше… Да и какой-то экзотикой веет от него, когда он произносит протяжно: "Да, в Веракрусе!", а я почитаю своим долгом спросить, что же было достойного внимания в этом городе, и он тогда роняет неизменную свою шутку: "Н-да, в Веракрусе никто не продавал такой славной сливовицы, как туточки"… Я должен каждый раз смеяться, ибо не могу позволить себе испортить с ним отношения. Ведь он служит ар-менратом и, быть может, когда-нибудь посодействует тому, чтобы я получил венское гражданство. Со временем я мог бы с толком использовать какое-нибудь теплое местечко…
1. Старое название Загреба.
2. Глава округа духовно-рыцарского ордена.
3. Фердинанд Максимилиан Иосиф фон Габсбург (1832-1867) - эрцгерцог Австрийский, в 1864 г. ставший императором Мексики под именем Максимилиана I; был расстрелян республиканцами.
4. Общественная должность, ходатай по делам бедных.
Раньше я водил знакомство еще с кривоногим доктором философии, который, помимо прочего, читает курс для абитуриентов Академии внешней торговли и знает невероятное множество языков. Зовут его Шмеккер, он занимает большую должность в Центральном банке, работает не покладая рук и даже не мечтает об отпуске. Поэтому я однажды высказал ему свое мнение:
- Конечно, дорогой, если ты собираешься окончить дни директором банка, тебе придется столкнуться и с теневой стороной действительности.
Директором банка он, конечно, станет, однако это "окончить дни" заранее отравило ему всю радость, и теперь, издали заметив мое приближение, он отворачивается.
Когда- то был у меня и один дальний родственник, торговый агент Норберт Шигут. Однажды он неожиданно столкнулся со мной на улице и ни с того ни с сего - желая, видимо, предупредить досужие слухи - торжественным тоном сообщил мне, что хотя, мол, его жена недавно и удрала от него, однако вскоре она снова с покаянием к нему воротится. Я заметил, что подобное в самом деле частенько случается. Что, мол, и мне довелось сначала писать стальным пером, затем перейти к авторучке, а после, разочаровавшись в ней, вернуться к стальному перу, не оставляя надежды когда-нибудь стать владельцем пишущей машинки. Родственник простодушно ответил, что, вероятно, авторучка моя была скверного качества и что как раз сейчас он продает первоклассные американские авторучки. Вдруг на меня напал судорожный смех, и я уже подумывал, не законсервировать ли немного этого смеха на потом, на предстоящие мне безутешные дни, но тут смешной человек покинул меня - с таким оскорбленным видом, будто своим смехом я задел его коммерсантскую честь. С тех пор мы с ним как бы и не состоим в родстве.
В одиночестве блуждаю я по огромному городу. Никто не одаривает меня вниманием. В лучшем случае - то в одном месте, то в другом - меня облает какой-нибудь пинчер, трусливо бегающий по платформе проезжающего мимо товарного фургона. Часто мне хочется тявкнуть ему в ответ. К сожалению, приличия такого не допускают. Приличиями пренебрегать нельзя. Но получается в итоге, что я не могу завязать сколько-нибудь близкие отношения даже с пинчером.
Прежде я хоть сочинительством занимался. Но когда я последний раз заглянул в чернильницу, в ней лежали две мухи. Утопшие.
Что тут произошло, двойное ли самоубийство на почве любви… или случайное падение в стеклянную пропасть из-за пришедших в движение пылинок… установить уже не удастся. Однако понятие "слава" во мне разлетелось вдребезги: кто знает, чем эти мухи были для своего народа! Меня охватил ужас; чтобы стряхнуть его, я отправился погулять, очутился недалеко от железнодорожной станции Каленберг и увидел - рядом с неказистым домиком, принадлежащим дорожным служащим, - как на навозной куче старый и молодой петухи сражаются за мировое господство. Целиком захваченный этим событием, я возвратился домой, а на следующее утро весьма удивился, не обнаружив ни в одной газете даже малюсенькой заметочки о борьбе сих гигантов за гегемонию на куче навоза. Известие же о душераздирающей кончине двух мух, вероятно, разлетелось по свету уже после того, как был сверстан очередной номер.
Два петуха вели борьбу с напряжением всех сил - это вам не показуха на боксерском ринге, тут все происходило почестно-му, но без единого слова! Вероятно, именно поэтому… Короче, на меня как бы возлагалась обязанность преподать урок газетам всего мира. Однако, если иметь в виду ту диаметральную противоположность мировоззрений, что отделяет меня от издателей иллюстрированных журналов для широкой публики, а также различия между вещами, которые они и я, в силу своей внутренней организации, считаем важными, шансов отстоять собственное мнение у меня было очень мало. Конечно, если бы сорвавшиеся в пропасть мухи были владельцами какого-нибудь повидлового рудника и носили фамилию Поллак, а петухи… если бы один из них был гордостью австрийского спорта, шахматным гроссмейстером Папабиле, а другой - претендентом на звание чемпиона мира… Тогда да, тогда невозможно было бы пройтись по улице без того, чтобы на каждом втором шагу на тебя не пялились бы, как из засады, ничем не примечательные лица этих полубогов… Нет, лучше уж мы обойдемся без их полубожественной помощи, а свои проблемы будем улаживать сами. Что же касается петухов, то тут я вряд ли мог бы что-нибудь изменить: как человек пишущий я бы не стал принимать ничью сторону, не стал бы насильственно вмешиваться в ход сражения. Точно так же далек я от мысли осквернить мирный сон двух упавших в чернильницу смерти мух посредством эксгумации тел и их последующей кремации… Я оставил погибших в том месте, куда их забросила судьба. Если вспомнить, что самые дерзкие подвиги, как правило, остаются безвестными, мое решение никого не удивит: все, что я еще буду сочинять в будущем, я намерен записывать карандашом - дабы, так сказать, сделать эти записи еще более бренными; что же касается моего благочестивого отношения к мухам, то тут, скорее всего, сказалось свойственное мне себялюбие.
Ибо что может лучше соответствовать теперешнему моему настроению, нежели запах их разложения - для иных, более здоровых натур, вряд ли вообще ощутимый?
Наконец я собрался с духом и купил себе указатель улиц. Мне, вероятно, уже давно следовало это сделать. Люди вроде меня, чей центр тяжести лежит за пределами их собственного Я, где-нибудь во Вселенной… и которые, словно воск, вбирают каждое впечатление… Такие люди должны постоянно подкармливать свой сенсориум, пусть даже обычными вывесками, - чтобы преодолевать зияющую пустоту.