Если верить карте, то Теория по размеру затмевает другие королевства, хотя большая ее часть — это пустыня, а люди в основном скапливаются в столице Аньяр, там, где река Нефари расширяется и проходит прямо через город. Я пойду к столице по реке. Я послушаю мать и погружусь в новую жизнь, ведь она хочет для меня лучшего. Но она также хочет лучшего и для Серубеля.
А для Серубеля лучше всего будет, если я никогда не вернусь.
Я встаю перед Нуной и чещу ей нос, и её хвост начинает вилять от удовольствия. У Змеев нет ни лап, ни копыт, ни когтей, никаких конечностей, только крылья. Они ничем не могут себя почесать или поухаживать за собой, поэтому благодарны, если кто-то хорошенько их поскребёт. Им нравится, когда их гладят, купают, или даже просто касаются. Змей может и выглядит страшным и грубым, особенно Защитник, но с всадником, с которым Змей связан, он нежен, как бабочка на ветру.
И я буду скучать по моей Нуне.
Я трусь о её чешуйчатый нос своим. Со стороны это, наверняка, выглядит нелепо. Отец бы такого не одобрил, даже мама закатила бы глаза при таком зрелище, а Алдон, мой наставник, вздохнул бы и пробубнил под нос: «и это Сепора, безнадёжная принцесса, которая относится к своему Защитнику, как к домашнему питомцу». Этот питомец выше меня в пятнадцать раз, а её голова по размерам втрое больше всего моего тела, так что целовать её в нос — это весьма рисковое предприятие. И всё же мне нужна эта прощальная ласка, последний подарок от Нуны, знак её привязанности, прежде чем я продолжу путешествие в одиночку.
Она ведёт себя спокойно и осторожно, дабы не открыть пасть и не обнажить своих острых серповидных клыков. Из-за её бурного энтузиазма, меня уже часто пришлось зашивать так что обычно я остерегаюсь её пасти. Но этот момент особенный.
— Пришло время сказать прощай, моя любимая подруга, — шепчу я.
Мне больно говорить эти слова, как будто я прикусила язык. Нуна прижимается ко мне в ответ так крепко, как только может, но поскальзывается на гладком, неутоптанном песке и теряет равновесие. Я делаю шаг назад. Для Нуны это вовсе не прощание, она понятия не имеет о том, что мы видимся в последний раз. Нуна знает, что что-то не так, ведь я никогда не летала с ней так близко к границе. Скорее всего, думает, что сейчас я снова на неё заберусь, и мы улетим отсюда вместе.
Я жестом приказываю ей вернуться в загон, по другую сторону гор, где размещены все Змеи. Никто не должен знать, что этим утром она куда-то летала. Никто не должен знать, что мама подлетела на неё к моей камере, чтобы помочь сбежать.
Нуне не нравится мой приказ, и она отвечает недовольным визгом. Она всё ещё с подозрением относится к границе, и это правильно. Я энергично качаю головой и ещё раз, уверенным взмахом, приказываю ей улететь. По щеке опять катится слеза, когда Нуна отползает и моргает мне, будто давая последний шанс передумать.
Я снова подаю ей знак лететь прочь.
Долгое время я смотрю Нуне вслед, наблюдая за тем, как она скользит по воздуху, оставляя меня позади. Смотрю до тех пор, пока совсем не теряю её из виду. Затем поворачиваюсь к Долине, навстречу своей новой жизни. И делаю первый шаг.
2. ТАРИК
Тарик направляется к спальне отца в дальнем крыле дворца. Он идёт босиком, и напряжение нарастает с каждым шагом. За ним тихо следует Патра, крадясь так, как может только кошка и останавливается, чтобы потянуться и широко раскрыв пасть, беззвучно зевнуть, из-за чего мускулы на её спине напрягаются под золотистой шерстью, которая блестит в огоньках свеч. Несмотря на огромную величину, Тарик полагает, что если бы его гигантская кошка того захотела, то запросто смогла бы подкрасться даже к ветру. Он с ухмылкой ждёт, пока Патра закончит зевать.
— Тебе не обязательно идти со мной, — говорит кошке Тарик, и та в ответ тыкается носом в его ладонь.
Для этого Патре приходится наклониться: не удивительно, ведь её голова почти достаёт Тарику до плеч. И, хотя уже совсем поздно, и посыльный Рашиди насторожил её, она всё равно урчит у хозяина под боком, потому что знает, что сейчас они идут к его отцу. Они всегда делали это вместе, ещё с тех пор, как Тарик был мальчиком.
Они проходят мимо возвышающихся мраморных колонн и многоярусных каменных фонтанов, освещённых маленькими пирамидками из спектория, и, наконец, мимо ряда стражников, стоящих с мечами и щитами наготове по обе стороны, до самой двери в покои отца. «Они могут защитить его от любых непрошеных гостей», — с горечью думает Тарик, — «но не в силах защитить от того, что убивает отца изнутри, пожирая его жизнь день за днём.» Даже целители из Лицея не могут понять, что угрожает жизни короля Теории. Даже они, Одарённые, бессильны против этой новой болезни.
Двое солдат, стоящие у огромной деревянной двери, берутся за декоративные ручки и распахивают дверь для принца и его спутницы-кошки. Петли скрепят так громко, что, кажется, могут разбудить даже статуи в огромном саду у дворца.
Роскошная кровать короля стоит в другом конце огромных покоев, так что Тарику и Патре нужно ещё несколько моментов, чтобы добраться до неё. Тарик тихо приближается к ней, жестом приказывая Патре остановиться. Она подчиняется, лениво разваливается на полу и наблюдает за хозяином. Рашиди, самый надёжный советник короля, сидит на краю кровати, держа в ладонях его руку.
Тарику не нравится это проявление привязанности со стороны Рашиди, ведь советник проявляет её крайне редко. Тарик даже думать не хочет, что это может значить для здоровья отца.
— Прибыл Принц-Сокол, мой король, — шепчет Рашиди.
Тарик качает головой и встаёт рядом с Рашиди. Он не может припомнить случая, когда бы отец называл его Принцем-Соколом с тех пор, как сам дал ему этот титул, когда Тарику было семь лет.
— Ты видишь суть вещей глазами сокола, — сказал он тогда. — Распознаешь истину, когда другие видят лишь невежество.
Вскоре это имя распространилось во дворце, а затем и по всей Теории, и, хотя он считает, что не заслуживает его, никогда не сможет признаться в этом отцу, который так им гордится.
— Не будите его, — говорит Тарик и замечает, насколько маленьким внезапно кажется великий король Кноси в своём ослабленном состояние.
— Я бы с удовольствием, мой принц, но он позвал вас по особому поводу, — тихо замечает Рашиди.
— Повод может подождать до утра, — отвечает Тарик, уже зная, что скажет старый советник.
Он сомневается, что отец вообще его звал. Скорее всего, это необходимость Рашиди следовать традициям и формальностям привела его в покои этой ночью. Однако Тарик не может себе представить, что отец вообще проснётся, не говоря уже о том, чтобы объявить приказ, который сделает его сына-первенца новым королем Теории.
— Боюсь, не может, Ваше Высочество.
— Брось, Рашиди. Я никогда не привыкну к тому, что ты всерьез называешь меня «Ваше Высочество».
Как близкий друг королевской семьи, Рашиди имел неудовольствие знать Тарика, когда тот был еще мальчишкой. Очень неугомонным мальчишкой.
Старик смеётся.
— Может, вы и не Лингот вовсе, мой принц. Вы бы непременно заметили неискренность в моих словах.
Тарик фыркает. Рашиди хочет убедить его в том, что шутит, когда называет его «Ваше Высочество». Что официально не признаёт его правителем Теории. Но, как и сказал Рашиди, Тарик — Лингот. Он может отличить правду от лжи, и только что советник сказал правду. Он совершенно серьезно называет его «Ваше Высочество», и имеет в виду то, что говорит.
— Мой отец поправится, — говорит Тарик, чувствуя ложь в собственном голосе. Рашиди не нужно быть Линготом, чтобы понять это.
— Нет, — возражает Рашиди. — Целители считают, что он не переживет эту ночь.
— Целители уже и раньше ошибались.
Или нет? Тарик в этом не уверен.
Рашиди вздыхает. Тарик замечает, что вздох полон жалости. Иногда он был бы рад, если бы у него не было способности заключать из всего выводы, даже из языка тела. Обычно Рашиди всегда собран, но сегодня его плечи едва заметно поникли. Он выглядит подавленным. Тарик сглатывает ком в горле.