Я распускаю волосы, освобождая их из платка, которым обернула голову для защиты от солнца, чтобы показать, что я не теориянка, а серубелиянка — одна из них. Или, возможно, они уже знают, кто я такая и что сделала. Может поэтому они и пытаются сбить меня с неба.
А что серубельский караван снова делает в пустыне? Или всё еще делает? Хотя «караван» неподходящее слово для сотни палаток и солдат на земле. Нет — это целая армия. У меня опускается желудок несмотря на то, что Доди пытается взлететь выше. Это военный отряд.
Из-за поврежденного крыла Доди нам не удаётся избежать третьего взрыва, который попадает ему в подбородок и вспыхивает пламенем. Кровь брызгает мне в лицо, на руки и одежду. Он обмяк подо мной, и я мгновенно понимаю, что он мертв. Мы начинаем наше неизбежное падение в пустыню. Я цепляюсь за него, обхватывая руками и ногами, как меня учили поступать в случае несчастного случая, и надеюсь, что его тело защитит меня, когда мы ударимся о песок. Я ненавижу себя за то, что думаю об этом, после того, как он умер из-за меня.
Я издаю жалкий вопль, когда мы несёмся к земле, и не перестаю кричать до тех пор, пока мы не ударяемся о неё. Затем меня накрывает мрак.
Я не уверена, установил ли генерал Галион эту импровизированную палатку, чтобы защитить меня от солнца или чтобы избавить от похотливых глаз своих людей. Даже сейчас, пока мы ждем отца, он не смотрит мне в глаза, а смущённо топчется на месте делая вид, будто поправляет ремень, который удерживает его меч. Он — крупный человек с телом воина, хотя и изборождён морщинами, но тем не менее свирепого вида. В детстве я боялась этого человека, избегала его, когда была такая возможность, но теперь, кажется, он нервничает больше от моего присутствия, чем я от его. Возможно, он слышал слухи о том, как я поступила с отцом, как создала меч из спектория и направила против него. Но разве может, человек, подобный Галиону, бояться такой худышки, как я, размахивающей мечом перед его носом, когда сам способен убить меня на месте. Какая глупая мысль.
В горле стоит ком. Возможно, он сердится на меня из-за того, что пришлось сбить и убить своего Змея. Змея, на котором я летела, сбежав из Теории. Возможно, он считает, что я должна была сдаться до того, как это произошло. И, скорее всего, я бы так и сделала, если бы обращала больше внимания на то, что лежит впереди, а не думала о королевстве, которое оставила позади. О короле, которого бросила.
Но, может быть, Галион должен был дать мне шанс, прежде чем запускать в нас краторий. Мысль о том, что он оплакивает Доди маловероятна, так как я, кажется, единственная серублиянка, которая обожала своего Змея и относилась к нему как к домашнему животному. Такой великий полководец, как Галион никогда не опустится до того, чтобы горевать о каком-то животном. Даже о таком особенном и верном животном, как Доди.
И тут мне приходит в голову мысль: Галион избегает смотреть на меня, потому что ему неловко из-за того, что на мне одето или лучше сказать не одето. Я так привыкла к скудной одежде теорианцев, что меня даже не смущает, насколько моя одежда не соответствует стандартам Серубеля, хотя при посадке моя юбка разорвалась, образовав разрез почти во всю длину бедра. Я помню, как в начале своего пути в Аньяр брела по пустыне в одежде служанки, вся вспотев и задыхаясь от жары, и какое облегчение испытало мое тело — конечно, после того, как прошел первый шок — когда я обнаружила, что Ролан и Чат переодели меня в одежду, в которой в итоге продали в гарем.
На моих губах играет слабая улыбка, когда я представляю, какое выражение будет на лице отца, когда он меня увидит. Он будет благодарен, что я ещё жива? Скажет, как был опустошен, когда думал, что я умерла? Я качаю головой. Нет, это едва ли. Отец, несомненно, удивится, но это не продлится долго. Он увидит, где я была. Он спросит, что я сделала. Он потребует объяснений.
Словно я своими мыслями призвала его, полон палатки откидывается, и входит отец. В отличие от Галиона, мой отец невысокий мужчина, с тонкий костью и волосами, в которых седина перемешалась с естественными светлыми волосами. Не знаю почему, но я рада, что у него появилось больше морщин за время моего отсутствия. Сейчас они придают ему угрюмый вид, пока он смотрит на меня так, словно никогда прежде не видел. Я наблюдаю, как выражение его лица меняется от неверия к гневу, затем к смятению и, наконец, к облегчению. Облегчение — совсем не то, что я ожидала…
— Галион, вы свободны, — говорит он, не глядя на своего командира. Галион послушно выходит из палатки, не удостоив меня даже взгляда.
Теперь я наедине со своим отцом. Когда я в прошлый раз оказалась с ним наедине, я приняла решение, которое заставило его заключить меня в тюрьму. А потом мне пришлось бежать.
— Святые Серубеля, это действительно ты, Магар? Ты действительно стоишь здесь, передо мной? — спрашивает он, и его голос слегка дрожит.
Нет, это совсем не то, что я ожидала. Я ожидала крика. Ожидала, что его гнев, при виде моей одежды, достигнет своего пика. Ожидала его ярость.
— Я… это я, отец.
Он преодолевает расстояние между нами быстрыми длинными шагами и как раз, когда я думаю, что он вот-вот меня ударит, он резко притягивает меня к себе и обнимает.
— Я думал, что потерял тебя. Думал, что Серубель потерял тебя. Наш чемпион вернулся к нам! Скажи мне, дитя, кто тебя похитил? Это и правда был король Сокол?
Наш чемпион?
Он думает, что кто-то меня выкрал?
Конечно, он так думает. Сейчас, когда он нашел меня живой и здоровой, он считает, что меня похитили. И, конечно, его переполняют такие трогательные эмоции не потому, что вернулась его дочь. Его охватило облегчение, потому что его Создатель вернулся, чтобы служить ему. Его чемпион. И он сможет победит теорианцев и их короля Сокола.
Я качаю головой на его груди.
— Вы не поняли меня, отец, — говорю я, отстраняясь и делая шаг назад. — Я оказалась здесь проездом.
— Проездом? — он опускает руки. — Что ты имеешь в виду?
— Я покинула Теорию и направляюсь в Пелусию. У меня возникла идея посетить еще одну страну.
Слова бьют его, словно удар в лицо, и он вздрагивает. Его черты лица напрягаются, а руки сжимаются в кулаки.
— Пелусию? Посетить? — Он словно плюет в меня словами. — Понимаю.
Я хочу сделать шаг назад, проскользнуть за полог палатки и убежать. Но отец привел с собой армию, которая пленит меня по его приказу. И отец начинает понимать, что произошло.
Я показываю ему спекторий, начинающий скапливаться в моей ладони, который освещает палатку. Его глаза сужаются, ноздри раздуваются от ярости. Он медленно начинает закатывать рукава.
— Не приближайся ни на шаг, — говорю я.
Он смеется, смеётся без веселья.
— Теперь ты неправильно поняла меня, дитя, — объясняет он весело. — Я всего лишь хотел освободиться от этой удушающей жары Теории.
— Все равно оставайся на месте.
— Разве ты не рада меня видеть, Магар? Разве ты не рада вернуться домой? — его голос сочиться ложной невинностью.
— Мы находимся в теорийской пустыне, отец. Это не дом. Это армия, идущая на смерть.
Он улыбается.
— Тогда тебе повезло, что мы перехватили тебя, дочь. Ты сможешь стать свидетелем битвы, которая покорит Теорию и подчинит нам это королевство.
Теперь моя очередь улыбаться.
— Ты хочешь покорить Теорию? С несколькими сотнями человек и небольшим запасом кратория?
— Кратория?
— Ах, да. Так его называют теорианцы. Ты этого не знал? Теория прекрасно знает, что получится, если смешать спекторий и ядовитую пыль. У них есть запас, знаешь ли, запас кратория. Более того, у них есть средства, чтобы защитить себя от нападения, и союз с хемутианцами, чтобы использовать их армию, — я надеюсь, что по мне не видно, какаю сильную боль причиняют мне эти слова. — Да, отец, ты, действительно, идешь на смерть. На твоем месте я бы немедленно повернула назад.
Возможно, я рассказала ему слишком много. Но если я укажу на все невыгодные условия, это, возможно, изменит его мнение. Может перечисление этих многочисленных невыгодных условий предотвратит войну.