«Мне сообщить ему об этом?»
«Да, мистер Хорэс».
Хорэс подошел к ограждению, протянув одной из лошадей огрызок яблока, и сказал: «Эфрем, ты очень разумный парнишка, и ты мне очень нравишься. Ты младше всех среди наших сотрудников, но работал лучше всех остальных. Это о многом говорит».
После регулировки объектива это был уже четвертый снимок.
Эфрем посмотрел на Хорэса: «Сэр?»
«Ты получил друга в лице одного из самых влиятельных людей в мире. Это большая ответственность, для всех нас».
Эфрем кивнул в знак согласия, пытаясь закончить разговор с Хорэсом и отвести лошадей на ночь в конюшню.
«Да, сэр, мистер Хорэс», сказал он, открывая ворота загона и заставив Хорэса посторониться. «Как я уже сказал, мистер Грант был ужасно добр ко мне и моей семье».
«Он передал тебе письмо?»
Эфрем вывел из загона пони: «Да, сэр».
Хорэс спросил: «И что он сказал с ним сделать?»
«Передать его бабушке».
«И ты отдал?»
Пони фыркнул, и Эфрем сказал: «Да, сэр. Отдал».
Хорэс изобразил морщинистую улыбку и похлопал Эфрема по плечу, стараясь не касаться его пальцами, сказав: «Тогда ты поступил правильно. Это я и должен был проверить, убедиться в этом, пока Президент отсутствует».
Эфрем сказал: «Да, сэр. И вывожу лошадей три раза в день на пробежку, регулярно. А Цинцинатти всякий раз, когда ему хочется побегать».
«Ах, это просто замечательно», сказал Хорэс, после чего застегнул пальто от холода и направился обратно, в бывший штаб-бомбоубежище Белого дома. Его удаляющаяся фигура, с опущенными плечами и спиной, стала пятым снимком.
«Пять фотографий, и ни одна из них не стоит кружки зеленого пива».
Лайм ходил рядом с конюшней, проверяя пленку в своем фотоаппарате: «Уже слишком темно, черт, а на последнем фото он уже практически растворился».
Эфрем встал у больших открытых дверей конюшни, держа пони за привязь, и сказал: «Сэр, если вы имеете в виду мистера Хорэса, то он, мне кажется, отправился обратно в телеграфную».
Лайм оглядел Эфрема: «Ты не знаешь меня, Эфрем?»
«Я видел вас, сэр».
Он похлопал по фотоаппарату: «Я фотограф, и Президент просил меня сделать дополнительные снимки, если кто-то будет тебя беспокоить».
Эфрем сказал: «Мистер Хорэс вовсе не беспокоил меня ничем. Я у него раньше работал».
«И чего он хотел?»
Эфрем повел пони в стойло, и копыта его зацокали по чистому бетону: «Просто спросил, нравится ли мне моя новая работа, вот и все».
Лайм сказал: «Эфрем, посмотри-ка на мой галстук».
Эфрем повернулся, озадаченный, а затем услышал небольшой щелчок из запонки на галстуке Лайма: «Какой прекрасный гардероб».
Лайм сказал: «И я всегда его ношу, поэтому ты всегда меня узнаешь. Если будут проблемы, сразу ищи броги и зеленый костюм».
Он схватил фотоаппарат: «Кроме того, я буду наблюдать здесь повсюду, со всех сторон. Считай, я глаза и уши генерала, пока он там плывет по небу».
«У меня никогда не было своей фотографии. Можно мне одну для бабушки?»
«Я не специализируюсь на семейных портретах, но уверен, мы найдем что-нибудь, что понравится твоей бабушке», сказал Лайм, закатывая глаза на двенадцатилетнего мальчишку. «Боже, да ты выше меня».
Эфрем улыбнулся: «И должен стать еще выше».
* * *
Сара склонилась над койкой, вытерла влажной тканью Фулмеру лоб и лицо, после чего поправила ему внутривенное питание. Джесс на скорую руку присобачил рядом с его койкой бутылку рома с резиновой трубкой, чтобы в рот Фулмеру капало молоко, поэтому ему не нужно было сидеть в каюте экипажа с «обезьяной в углу, которая желает изрубить мне голову в капусту».
Китобой по-прежнему сидел там, с мачете на коленях, пока Сара перевязывала покрытые волдырями шею и грудь Фулмера чистыми бинтами.
Она начисто вытерла Фулмеру глаза и посмотрела на китобоя: «Чувствую, ты не понимаешь, но просто следи за ним, хорошо?»
Он посмотрел на нее в ответ и чуть кивнул головой, это движение было почти незаметным.
Сара спросила: «Это мачете, ты же не ударишь им меня, правда?»
Китобой кивнул, но уже мотнув головой в другую сторону. Нет.
* * *