«Просто обычный репортаж о ничего плохого не делавших молодых людях, готовившихся к сражению».
Грант сказал: «Который ты с радостью продал конфедератам».
«Вы должны помнить, сэр, что я отдал свои чудесные работы до того, как вы начали осаду крепости повстанцев [в Петерсберге]. До!»
«Ты испугался, что я тебя казню как шпиона, если ты этого не сделаешь. Так, а теперь», Грант зажег первую свою на сегодня сигару, «чем ты занимался этим утром. Выкладывай».
«Просто разнюхивал сенсацию», ответил Лайм.
Мастон передал Президенту блокнот Лайма с надписью «НЕМО». Он просмотрел его, сощурив глаза, и сказал: «Поясните, мистер Лайм, или же зверь снова сорвется с цепи».
«Это все из-за вас самих. Вы же заплатили владельцам заведений, чтобы они держались подальше от берега. Моряки, которые, как и рыбаки, должны были поднять якоря, остались на берегу, а Наутилус, управляемый мертвецом, отправился в море».
Лайм оглядел бункер, стучащие телеграфы, арсенальные склады. «Я не в состоянии расшифровать значение всех этих странных событий самостоятельно, но бьюсь об заклад, что у редакторов из Национального пресс-клуба [в Вашингтоне] потекли бы слюнки и кошельки за мой репортаж об этом».
«И какие же у тебя выводы?»
«Вы накануне войны».
Грант ответил: «Ошибаешься».
Лайм поднял голос, выкрикивая заголовки: «Иностранные пароходы и грузовые суда тонут! Сотни убитых! Загадочные пожары и взрывы, а теперь еще и схваченный журналист, в окружении секретных планов боевых действий и убийц!»
Грант сказал: «Эти конские лепешки газеты и раньше продавали. Запонки».
Лайм выпрямил руки, закатив глаза с саркастическим беспокойством: «Скажите, пожалуйста, господин Президент, вы верите, что ваши Штаты сумеют одержать победу в Мировой Войне? Особенно с этим великолепным подводником, полностью вам подчиненным? Обещаю, что процитирую Вас абсолютно точно».
Мастон снял маленький объектив с серебряной запонки правой манжеты. После чего оторвал, с волосами и кожей, спуск фотографического затвора, кабель которого был приклеен у Лайма на спину и тянулся к другому рукаву и левой его руке.
Лайм поморщился. «Самое смешное, что я читал официальное сообщение о том, что Немо был убит во время бунта на Дьявольском складе. Довольно жутким образом, как там утверждалось».
Мастон бросил всю механику фотоаппарата, расправив кабели, на стол, вместе с Дерринджером из кобуры на поясе Лайма. Он вскрыл пистолет, вытащив из него пули.
«Видите, я мог застрелить это ваше животное, но ведь сдержался», сказал Лайм. «Я не как те анархисты, которые расцветили Малберри-стрит Его Святейшеством, этим Епископом. Или он тоже скоро восстанет из мертвых, как этот замечательный капитан Немо?»
Грант ответил: «Нет, Его Святейшество не вернется».
«Ну, по крайней мере, мы знаем теперь об этом правду, красочно описанную передовицами г-на Спилета. А ваш неудавшийся убийца в Белом доме? О нем ничего, кроме домыслов и слухов, не известно».
Дункан ответил: «По-прежнему ничего неизвестно, если только у вас нет никаких наводок».
Лайм сказал: «Я же не идиот скрывать такую важную информацию, особенно в таких кризисных обстоятельствах. Не дадите попробовать ваш легендарный бурбон перед тем, как меня поставят к стенке, или перед какой-нибудь другой пыткой, которую вы для меня приготовили?»
«Вообще-то, я думал о том, что ты когда-нибудь все-таки нам в кои-то веки, но сможешь, черт, пригодиться. Где пленка для всех этих устройств?»
Лайм ответил: «Спрятал. И хорошо спрятал. Перед тем, как на меня самым жестоким образом набросились и похитили. Пистолетом, приставленным мне к виску, вам никогда не заполучить эти мои замечательные изображения ни за какую мною назначенную цену».
«Твоя цена – это то, что ты вымогаешь», ответил Грант, выпустив дым из носа. «Держи их при себе и воздержись от публикации этих фото. Ты сказал “накануне войны”. Это не так. Мы уже в состоянии войны».
Лайм задумался: «И дьявольски засекреченная миссия Наутилуса – наш шанс победить?»
Он стоял теперь на столе, во весь свой полный рост – четыре фута на три, рассматривая свой порванный зеленый фрак, и говорил: «Похоже, лучше причины предать как можно скорее мне все это гласности и быть не может».*