— Стул? — удивился Кристоф. — Я не ослышался: вы действительно сказали «стул»?
— Да, именно стул! Вы правильно расслышали, молодой человек!
— Я не понимаю… — Кристоф потряс головой. — Как стул, даже двухместный, может помочь в любовных утехах?
— Вы просто очень молоды и не искушены в плотских удовольствиях. К счастью, я не знаком с точным устройством этого дьявольского изобретения, слышал только, что там были какие педали и специальные отверстия…
— Франсуа! — я предупреждающе повысил голос. — Ради господа, избавьте нас от подробностей!
— Да-да, — торопливо согласился Кристоф. — Не стоит обсуждать подобные вещи в приличном обществе… Но я смогу взглянуть на чертежи?
Маркиз расхохотался. Его даже слезы прошибли, настолько ему было смешно. Но в руки он взял себя достаточно быстро, утер слезы и покачал головой.
— Не думаю, что это возможно! — заявил он. — Барон передал свои чертежи мастеру, и тот изготовил ему это дьявольское устройство. Но должно быть в чертежи закралась какая-то ошибка, или же стул оказался не рассчитан на подобную нагрузку, но во время испытания конструкция треснула, барон упал с нее и напоролся глазом на щепку. Она вошла ему в череп на целый палец, глаз вытек, но наш сладострастный барон остался жив. Мастера тут же повесили, а Маттиас Марбах с той поры носит повязку через правый глаз. И выбрал для нее ярко-алый цвет, чтобы его могли узнавать издали.
— Действительно весьма неприятный человек, — высказал я свое суждение по поводу барона Марбаха.
Но гораздо больше меня сейчас интересовал второй спутник князя Ульриха. Человек, которого за глаза называли Неприметный. И потому я спросил:
— А кто же был второй вельможа?
— Это маркграф Хардинер, — вновь подтвердил слова Ван-дер-Флита маркиз де Бомбель. — Все земли в южном приграничье Сагара принадлежат лично ему, и приносят такой доход, с которым может сравниться разве что государственная торговля лошадьми. При дворе он имеет прозвище Неприметный, поскольку внешность его столь не запоминающаяся, что описать ее довольно непросто. Я часто ловил себя на том, что даже сразу после беседы с ним не могу припомнить, как он выглядит. Все в нем какое-то… заурядное, что ли? Заурядные глаза, заурядный нос, заурядные рот. И при всем при том, они постоянно меняются!
— Я не совсем понимаю. В каком это смысле — меняются? — осторожно спросил я.
— Это сложно будет объяснить, если вы никогда не общались с маркграфом. Возьмем к примеру его губы… В какой-то момент они будут вам казаться тонкими и бледными, но уже в следующую минуту окажутся яркими и пухлыми. Или же его нос. Когда он вас слушает, это достаточно крупный острый нос, похожий на римский. Но когда начинает говорить сам, то ноздри его раздуваются, и нос из римского превращается в какой-то азиатский, расплюснутый… То же самое касается и любой черты его лица. Все они меняются в зависимости от обстоятельств. И существует большой риск не узнать маркграфа, если вы случайно повстречаете его где-нибудь на улицах Сагаринуса. Впрочем, это уже из области чего-то совершенно невероятного — такие люди просто так не болтаются по улицам, и об их прибытии обычно предупреждают заранее.
— Он тоже фаворит Великого князя? — полюбопытствовал я, видя, что де Бомбель собирается покончить с этой темой.
Впереди уже были видны шпили на соборах Сагаринуса, и в них порой ярко вспыхивали лучи заходящего солнца. Стены города еще заметны не были, но я понимал, что стоит нам начать спуск с холма, как они предстанут перед нами во всем своем великолепии.
О белоснежных каменных стенах Сагарской столицы я был наслышан с детства — батюшка не раз рассказывал мне сказки о том, как путешествовал в этих землях и сражался с ужасными кровопийцами. Но теперь я начал сомневаться, что это были именно сказки. Может и не сочинял ничего батюшка мой в своих рассказах? Может быть все это была чистая правда?
— Знаете, мсье Сумароков, — ответил де Бомбель с тенью задумчивости на лице, — ни у кого в Сагаре язык не повернется назвать маркграфа Хардинера фаворитом Великого князя. Так же как не повернется назвать его вторым лицом в княжестве. Потому что… — тут маркиз с шутливым видом приставил ладонь ко рту и громким шепотом оповестил: — Потому что на самом деле он первое лицо! Всеми вопросами внутренней и внешней политики ведает он сам. Князь Ульрих не принимает ни одного важно решения без совета Хардинера. Да что там политика! Даже портрет принцессы Софии Августы Фредерики, который ему любезно прислал король прусский Фридрих, князь оценивал вместе с маркграфом, и спрашивал у него, годится ли девушка с такими чертами лица в качестве претендентки на титул Великой княгини… Кстати, Хардинер оценил достаточно высоко внешние данные принцессы.