Ван-дер-Флит протяжно моргнул, и черные бусины глаз медленно закрылись, и столь же медленно открылись. Лицо его сделалось неподвижным.
— Вы хотите просить Кривого Нго, чтобы он отменил приговор вашему другу? — спустя минуту спросил он. Тон его при этом был немного задумчивый.
— Точно так, сударь, — покивал я.
Глаза мага-повара стали почти не видны, и я понял, что он прищурился, продолжая цепко следить за моим лицом.
— А вы умеете дружить, молодой человек, — заметил Ван-дер-Флит некоторое время спустя. — Хотел бы я, чтобы у меня был друг, готовый войти в змеиное логово, чтобы вытащить меня из него… К сожалению, я уже в том возрасте, когда друзей почти не остается. И не потому что они погибли, а потому, что ты сам перестал их ценить. В моем возрасте на первом месте уже стоят покой и благополучие…
— Вряд ли я могу назвать герра Глаппа своим другом, — качая головой, возразил я. — Но бросать в беде того, с кем довелось делить тяготы пути, не в моих принципах. Если вы не силах сами этого понять, то я ничем не смогу вам помочь…
Выдав это, я тут же пожалел о сказанном и поторопился прикусить язык. Но Ван-дер-Флит не обиделся. Усмехнувшись, он оттолкнул от себя тарелку с остатками шницеля и вышел из-за стола. Мы с Кристофом тоже не замедлили подняться на ноги.
— Пожалуй, мне следует отправиться во дворец вместе с вами, — сказал Ван-дер-Флит. — Он настолько велик, что с непривычки там немудрено заблудиться. Как только вы решите свои дела, я сразу же переправлю вас к границе. Подобное вас устраивает, господин Сумароков?
— Вполне.
— Тогда нам следует поторопиться, если вы хотите успеть на аудиенцию к девяти часам…
Расплатившись с хозяином, мы отправились в Малый город. Подъезжать ко дворцу с парадного входа не имело смысла, к тому же идти оттуда пешком до входа в жилое крыло было слишком далеко. Поэтому мы обогнули дворец и подъехали к нему со стороны реки. Ворота здесь были распахнуты настежь, охраняли их два сонных гвардейца с алебардами в руках.
На нас они не обратили никакого внимания, и в ворота мы въехали беспрепятственно. Крыльцо жилого крыла дворца выглядело не столь величественным, как парадное, к тому же их оказалось не меньше трех. Во всяком случае, именно столько я насчитал, пока мы ехали вдоль всего белоснежного здания, показавшего мне бесконечным.
У третьего крыльца мы спешились рядом с длинной коновязью, где вездесущие лакеи тут же перехватили поводья и занялись нашими лошадьми. Ван-дер-Флит, не раздумывая, направился к дверям размашистым шагом. Мы с Кристофом торопливо шли следом. Два гвардейца на входе и здесь не обратили на нас внимания.
Холл внутри встретил нас прохладой. Изразцы на стенах сверкали позолотой (я не мог поверить, что все это настоящее золото), а неподвижные стражи у дверей были похожи на статуи. Мне подумалось, что Ван-дер-Флит совсем не напрасно вызвался проводить нас — заблудиться в лабиринтах жилого крыла казалось легче легкого.
Пройдя округлым холлом, мы оказались в длинном широком коридоре, комнаты в котором располагались анфиладой. Кое-где дверей не было вовсе, а где-то вместо них висели тяжелые драпированные занавесы. Стены коридора были увешаны портретами каких-то вельмож, промеж которых торчали самые настоящие головы всевозможных животных. Олени, волки, медведи, кабаны… Были среди них и такие, каких мне никогда встречать не доводилось, и я даже представить себе не мог, что такие звери могут водиться на белом свете.
А около одной головы я остановился как вкопанный, не в силах поверить, что вижу это собственными глазами. Кристоф ткнулся мне в спину, но ничего не сказал, потому что лишился дара речи.
Это была голова человека. Она казалась живой, словно человек только что высунулся из золоченой рамы и теперь с интересом изучал происходящее. И даже кожа у него не была высохшей, серой, как у обычных мертвецов, а выглядела вполне свежей.
Мужчина (а я забыл упомянуть, что голова принадлежала именно мужчине) был примерно моего возраста. Темные длинные волосы слегка вились. Губы были плотно сжаты, а глаза пристально смотрели на противоположную стену коридора. Лишь мгновение спустя я понял, что это не настоящие глаза, а простые белые камни, на которые нанесен искусный рисунок.