И я вдруг понял, что он ищет меня. Когда его арестовали гвардейцы, я обещал, что вытащу его из этой передряги. В тот момент я еще не знал, как это сделаю, но был уверен: все у меня получится.
Но теперь от этой уверенности не осталось и следа. Я ничего не мог поделать. Мог только смотреть. Мне показалось, что Генрих увидел меня в этой толпе, потому что он направил взгляд в мою сторону и уже больше не отводил его.
Даже когда палач взмахнул своим топором и одним ударом отрубил обер-вахмистру левую ногу почти у самого паха, он колыхнулся всем телом, закричал, но вытаращенных глаз от меня так и не отвел. И я тоже не мог заставить себя отвести глаз, и потому вынужден был наблюдать за этим кровавым действом.
Нога была прибита к щиту, и потому упала не сразу, а еще некоторое время стояла, не шевелясь. Потом колено подогнулось, и нога склонилась к помосту. Пульсирующая струя крови заливала помост.
Толпа взревела, что-то отрывисто проскандировала. Палач театрально поклонился, зашел приговоренному с другой стороны и снова взмахнул топором. Несчастный дернулся, и тут же вторая его нога согнулась в колене и склонилась к помосту.
На этот раз обер-вахмистр закричать не смог. Силы стремительно оставляли его вместе с вытекающей кровью. И он уже не смотрел в мою сторону. Голова его безвольно опустилась на грудь, а безногое тело лишь время от времени слабо вздрагивало. Я понимал, что это просто агония умирающего человека.
Толпа вокруг меня что-то оглушительно прокричала, а потом принялась скандировать одно единственное слово:
— Ханд! Ханд! Ханд!
Я догадался, что они требуют от палача поскорее отрубить несчастному руку, пока он не умер от потери крови. И палач, театрально поклонившись, исполнил их просьбу. Он в третий раз ударил топором, и тело сразу обвисло, а рука, приколоченная к щиту, еще успела дважды слабо дернуться, прежде, чем замереть, заливая доски под собой кровью.
Толпа взревела:
— Копф! Копф! Копф!
Люди требовали отсечь приговоренному голову. Все они пришли сюда, чтобы лицезреть вполне определенное зрелище, и не собирались пропускать ни один из его актов. И палач, стремясь удовлетворить требование толпы, нанес удар.
Голова несчастного герра Глаппа, — а точнее, того окровавленного куска мяса, что от него остался — свисала очень низко и болталась совершенно безвольно, так что тщательно наметиться палач не имел возможности. Удар его был весьма приблизителен, но достаточно силен — работник смерти явно намеревался отрубить голову с первого же взмаха.
Но в последнее мгновение Генрих непроизвольно дернулся, и топор не попал в цель. Его старательно наточенное лезвие угодило несчастному прямиком в рот и с легкостью отсекло верхнюю половину головы. А нижняя челюсть вместе с шеей обвисли. Кровь оттуда вытекала, как из переполненной чаши, превратив остатки туловища обер-вахмистра в отвратительный кусок мяса.
Старая цыганка, о которой еще совсем недавно рассказывал мне герр Глапп, обманула его. Его действительно четвертовали, но совсем не в глубокой старости, как она говорила.
Он был казнен в расцвете лет.
Глава 21
Как развлечь себя утром в Сагаринусе
А толпа снова взревела. Палач подхватил половину головы за волосы и поднял ее, демонстрируя сначала Великому князю Ульриху, а затем и всей толпе.
Я увидел, что сидящая на трибуне принцесса Фике вся словно бы сдулась. Она обмякла, покачнулась и наверняка упала бы на пол трибуны, если бы ее не придержала герцогиня, которая и сама сидела, белее снега. Потом принцесса все-таки стала заваливаться на бок, и тогда князь Ульрих с недовольным видом шепнул что-то на ухо барону Марбаху. Одноглазый распутник сразу же подошел к принцессе, взял ее под руку и увел прочь с трибуны.
Меня же пробил холодный пот. В голове болезненно пульсировало. Захотелось немедленно сбежать отсюда куда подальше, и не возвращаться больше никогда.
Расталкивая орущих людей, я выбрался из толпы. Чувствовал я себя отвратительно. Сердце бешено колотилось, внутри ощущалась холодная тошнотворная пустота.
Я отбежал от толпы подальше, но вдруг остановился, поняв, что не смогу отсюда уйти. И не только потому, что не знаю, где сейчас находится Кристоф, и что в случае моего бегства с ним наверняка обойдутся точно также, как и с несчастным обер-вахмистром. Если, конечно, не придумают еще чего похуже.
Но я просто не находил в себе сил сейчас покинуть площадь! Какая-то невидимая сила не позволяла мне сделать это, и чем больше я отдалялся от эшафота, тем труднее мне давался очередной шаг.