Какая глубина, какая сила! И какая издёвка над вроде бы кающимся царём. Но чтобы так написать «мысли царя», надо их не по книжкам знать. Это ж не из летописей процитировано. В книгах, летописях, у Карамзина — даты сражений, имена бояр, названия городов, указы и договоры — факты. А тут описание чувств — не из интервью же с Годуновым взято. Тут — мысли, которые гложут Годунова, когда он наедине с собою. Автор этих мыслей — Пушкин.
Это собственные мысли и чувства. Есть выражение «по себе знаю». Многие по себе знают, каково это: мучиться ночами, когда грызёт.
Годунов написан в 1825-м, а Воспоминание (про сердечную змею) — в 1828-м. Значит, эта мысль постоянная, не одноразовая, не случайная.
Не смываю? Хотел бы смыть, пытаюсь, но не получается? Или — сознательно оставляю как напоминание, как наказание себе самому?
Автор решился рассказать о том, что его годами преследуют мысли о позорных поступках, вызывающих мучительное отвращение к себе, — целый свиток (реестр). Но назвать эти поступки не может — невозможность физическая. Ибо у такого «поступка» всегда есть жертва, у жертвы — имя. Назвать? — сделать ещё одну подлость, теперь бессмысленную?
Льюис. Грех не смоешь ничем.
Царь Давид. Грех мой всегда предо мною. (Псалом 50.)
Королева Гертруда (Гамлету). Ты повернул глаза зрачками в душу, а там повсюду пятна черноты, и их ничем не смыть!
Пушкин. Строк печальных не смываю.
…Точно на том же месте споткнулся Лев Толстой. Даже не споткнулся, а лбом ударился.
Он был совершенно иным человеком, нежели Пушкин. Толстой к поэзии, к религии, к государству, обществу… — ко всему относился не просто иначе, а диаметрально противоположно. Он упрямо и откровенно отвергал и презирал общепринятые нормы и общественное мненье. Открыто выступил и против царя, и против церкви. Был отлучён от церкви, но не уступил, прощения не просил. Под конец жизни был абсолютно беспощаден к себе…
И вот такой человек попытался написать воспоминания. Не закончил. Но введение написал и опубликовал. (Вряд ли ему было известно письмо Пушкина к Вяземскому.)
Я стал в воображении составлять свою биографию. Сначала я незаметно для себя самым естественным образом стал вспоминать только одно хорошее моей жизни, только как тени на картине присоединяя к этому хорошему мрачные, дурные стороны, поступки моей жизни. Но, вдумываясь более серьёзно в события моей жизни, я увидал, что такая биография была бы хотя и не прямая ложь, но ложь, вследствие неверного освещения и выставления хорошего и умолчания или сглаживания всего дурного. Когда я подумал о том, чтобы написать всю истинную правду, не скрывая ничего дурного моей жизни, я ужаснулся перед тем впечатлением, которое должна была бы произвести такая биография.
Мысль моя всё время обращалась к воспоминаниям, и эти воспоминания были ужасны. Я с величайшей силой испытал то, что говорит Пушкин в своём стихотворении:
В последней строке я только изменил бы так, вместо: строк печальных… поставил бы: строк постыдных не смываю.
Под этим впечатлением я написал у себя в дневнике следующее:
«6 янв. 1903 г. Я теперь испытываю муки ада: вспоминаю всю мерзость своей прежней жизни, и воспоминания эти не оставляют меня и отравляют жизнь».
Льву Николаевичу, когда он делал эту запись в дневнике, было 75. Он был почти втрое старше, чем Пушкин (в момент, когда писал «с отвращением читая жизнь мою»), а ужасные воспоминания никуда не делись. Слова Пушкина: мол, гений «мерзок иначе» не утешили бы Толстого; он признаёт невозможность физическую и бросает затею — отказывается от замысла написать о себе искренне.