«Шириссе» — растопыриваешься, много на себя берешь и т. п. Но какой замечательный язык, боже милостливый!
Любил царь Пушкина, жить без него не мог. Вот раз царь и говорит: «Скажи, Пушкин, стихи». «Не могу, — говорит Пушкин, — рассердитесь». «Да, говори, — просит царь, — не рассержусь; что ни скажешь, прощу». Пушкин возьми да и скажи… (непристойный текст отсутствует). Рассердился царь и заковал его в кандалы и послал на Кавказ. И сделался Пушкин кавказским пленником. А прекрасная черкешенка распилила цепи и отпустила его на волю. Вот он и написал «Кавказского пленника».
Жали женщины в поле барские. И вот одна женщина сомлела. Тогда ведь жали, не разгибаясь. Идёт мимо Александр Сергеевич: «Что такое? Разве можно так работать, и жара большая». Сейчас взял воды, дал ей, попрыскал. «Экое, — говорит, — горе! Бабы так убиваются. Погодите, — говорит, — бабы, и вы будете когда-нибудь людьми». Он нас и вызволил, баб, из тяжёлой жизни.
У его молодость широка была, и к женскому полу подпадывал, и это умел не худо. Долго молодцевал-то, долго летат по подругам. Ну он не на семнадцатом году девушка. Неладно делал, дак себе.
— Чем занимался Пушкин в Михайловском?
— А ничем не занимался: читал и писал; с народом не разговаривал; кто поклонится — и не увидит; всё был задумавшись.
Нам тоже кажется, что Пушкин ничем не занимался (с народом не поспоришь). Да и мы тут занимаемся ничем — с этой, по-настоящему народной, точки зрения. А Благой?
В его двухтомном (больше тысячи страниц) труде есть раздел «Три столетия новой русской литературы», глава «От Пушкина до Горького». Там про Пушкина читаем:
Лиро-эпический жанр становится жанром эпико-лирическим, романтическая поэма о герое-одиночке превращается в реалистический роман в стихах, развёртывающий, по известному позднейшему определению Пушкиным жанра романа «на вымышленном повествовании» картину целой национально-исторической эпохи, столь восторгавшую Белинского энциклопедию русской жизни пушкинского времени. В результате возникает произведение не только национально-самобытное, но и естественное, натуральное и одновременно произведение совершенно новаторское, неизвестное до того ни в русской, ни в мировой литературе — первый реалистический роман о современности, притом роман в стихах («дьявольская разница», как замечал об этом сам Пушкин), не только облечённый в стихотворную форму, но и исполненный в органическом соответствии с этим подлинной «поэзией действительности».
Вместе с тем становление Пушкина на новые, реалистические позиции, сколь бы ни было оно органически связано с его индивидуальным литературным развитием, не являлось — и в этом одно из веских подтверждений закономерности в данных исторических условиях этого становления — только его творческим достижением.
Первые же главы «Онегина» писавшегося больше восьми лет (полное отдельное издание романа вышло только в 1833 г.), не только (за «только, не только» отдельное спасибо. — А. М.) оказались важнейшим переломным моментом в творческом развитии Пушкина, установив новый, реалистический метод как основной метод всего последующего его творчества, но и сразу стали оказывать влияние на ряд литературных явлений этого времени.
Хорошо, правда? Умей мы конструировать такие штуки, как «лиро-эпический», «эпико-лирический», «национально-исторический», «национально-самобытный» и т. п., у нас в результате тоже возникло бы произведение не только национально-самобытное, но и естественно-натуральное и одновременно произведение совершенно новаторски-традиционное, но — увы!
Нельзя, однако, отчаиваться. Надо стремиться, надо учиться. А у кого нам велено учиться? Правильно, у народа!
— На сцену, богоносец!
— Пушкина глядеть приехали! А что в ём хорошего, в вашем Пушкине? Я вам вот что, девки, скажу: повесить его мало! Привязать за ноги, за руки к осинам, да отпустить — вот как с им надо! Вот вы, девки, не знаете, а стояла тут раньше мельница, и жил мельник, и была у него дочка-красавица. А Пушкин-то ваш, как приехал сюда — ну за ей бегать. Бегал, бегал… Обрюхатил девку да и бросил. А она со сраму-то взяла да утопилась — там, в озере. Вот как оно было.