Вот самые последние слова оперы:
Онегин.
Позор!.. Тоска!.. О, жалкий жребий мой!
А в рукописи это выглядит так:
Онегин.
О, смерть! Иду искать тебя! (уходит)
Позор! Тоска! О жалкий жребий мой!
Чайковский слова Онегина зачеркнул и написал другие. Мы видим, как было и как стало. Но ведь это не слова зачёркнуты, это личность перечёркнута. Если так — одной чертой — можно зачеркнуть личность, то вопрос: была ли личность?
«Смерть, иду искать тебя!» — это герой бежит топиться или застрелиться. Можно даже сделать так, что Онегин убегает со сцены, приставив пистолет к виску, — убегает, чтоб не задрызгать мозгами будуар любимой женщины…
Но автор зачёркивает трагического героя, и на сцене остаётся хнычущий жалкий нытик. А кто ж будет сочувствовать жалкому нытику? — они или противны, или смешны.
Значит, для автора либретто герой Пушкина — просто подстилка под музыку; просто материал — крои, что хочешь; просто пластилин — лепи, что хочешь. И не обязательно по высоким художественным соображениям.
Вот финальная сцена в рукописи Чайковского:
(Евгений хочет увлечь Татьяну. Она в величайшем волнении старается высвободиться из его объятий. Наконец она начинает изнемогать в борьбе.)
Татьяна. Евгений, сжальтесь!..
Онегин. Нет, нет, нет!
Татьяна. Молю вас!
Онегин (в совершенном увлечении страстью.) Нет, послушайся меня!.. Люблю, люблю тебя…
Татьяна. Ах, что со мной? Я умираю!..
Онегин. Нет, ты моя!
(Входит князь Гремин. Татьяна, увидав его, испускает крик и падает в обморок к нему в объятия. Князь делает Онегину повелительный жест удалиться.)
Онегин.
О, смерть! Иду искать тебя! (уходит)
Позор! Тоска! О жалкий жребий мой!
Внимательно прочли? Чувство долга подавлено, Татьяна старается вырваться из объятий Онегина, но это не получилось, не хватило сил (душевных или физических — трудно сказать).
«Я умираю» — эти слова означают вовсе не смерть, а капитуляцию; обмякла — и делай с ней что хочешь. Не сказано, как скоро после этого умирания входит муж, но допустим, почти сразу. И тут она — бац! — и падает в объятия к мужу.
Падать в объятия можно сознательно, с воплем «я — твоя!», а можно бессознательно, в обморок. Упасть без чувств — буквально означает: ничего не чувствуя.
Чёрт знает, как Чайковский мысленно видел эту минуту. Его язык, его слог так далёк от точности и ясности Пушкина, что Пётр Ильич мог писать, думая одно, а на бумаге выходило другое. В точности как у Гоголя: «Я советую всем нарочно написать на бумаге Испания, то и выйдет Китай».
Переходящие объятия, конечно, можно трактовать по-всякому с точки зрения душевных терзаний. И нам оставалось бы лишь цинично спросить: это как Татьяна, будучи без чувств в объятиях Онегина, падает в объятия Гремина? Онегин, что ли, с испугу перебросил её мужу? Но ёрничать не стоит. За минуту до обморока мы видим Татьяну в полном сознании, когда она очень толково рассказывает о своих чувствах.
В рукописи:
Ну, эта бездна всем известна. А в переделанном либретто:
В рукописи долг побеждён. Но на первом представлении публика так возмутилась, что священный долг немедленно победил и чувства, и размер, и рифму. Так и осталось. Хотя, если она подавила преступный пыл — значит, он был.