Полицмейстер Миллер. Рапорт московскому обер-полицмейстеру
20 сентября 1829. Секретно
Честь имею сим донести, что известный поэт, отставной чиновник Х класса, Александр Пушкин, за коим секретный надзор учреждён, прибыл в Москву и остановился Тверской части, 1-го квартала, в доме Обера, гостинице «Англия». (Миллер же не сам следил. Кто-то шпионил, кто-то докладывал…)
Бенкендорф — Пушкину
14 октября 1829. Петербург
Государь император, узнав по публичным известиям, что вы, милостивый государь, странствовали за Кавказом и посещали Арзерум, высочайше повелеть мне изволил спросить вас, по чьему позволению предприняли вы сие путешествие. Я же, со своей стороны покорнейше прошу вас уведомить меня, по каким причинам не изволили вы сдержать данного мне слова и отправились в закавказские страны, не предуведомив меня о намерении вашем сделать сие путешествие.
Полицмейстер Миллер. Рапорт московскому обер-полицмейстеру
15 октября 1829. Секретно
Квартировавший Тверской части в гостинице «Англия» чиновник X класса Александр Сергеев Пушкин, за коим был учреждён секретный полицейский надзор, 12-го числа сего октября выехал в С.-Петербург, о чём имею честь вашему превосходительству сим донести и присовокупить, что в поведении его ничего предосудительного не замечено.
Пушкин — Бенкендорфу
10 ноября 1829. Петербург
Генерал, с глубочайшим прискорбием я только что узнал, что его величество недоволен моим путешествием в Арзрум. Снисходительная и просвещённая доброта вашего превосходительства… Я понимаю теперь, насколько положение моё было ложно, а поведение опрометчиво… Я бы предпочёл подвергнуться самой суровой немилости, чем прослыть неблагодарным в глазах того, кому я всем обязан, кому готов пожертовать жизнью, и это не пустые слова…
Пушкин — Бенкендорфу
7 января 1830
Так как я ещё не женат и не связан службой, я желал бы сделать путешествие либо во Францию, либо в Италию. Однако, если мне это не будет дозволено, я просил бы разрешения посетить Китай с отправляющейся туда миссией.
Снова и снова он рвался куда-нибудь, куда угодно. Понимая всё неприличие своих домогательств, снова и снова обращался к царю, вызывая у императора отвращение и негодование: "Александр Христофорович, опять?! Он в своём уме? В который раз вынуждает меня отказывать! Объясните ему наконец".
Всю жизнь невыездной, до самой смерти. А стихи кричат: "Пустите!".
Я готов, я готов, я готов — три раза на 9 строк! — так, будто чемоданы уже уложены. Напрасно.
Напрасно он чувствует себя человеком; в глазах власти он волк, которого следует держать на цепи.
Бенкендорф — Пушкину
17 января 1830
В ответ на ваше письмо 7 января, спешу известить вас, что Е. В. Государь Император не удостоил снизойти на вашу просьбу посетить заграничные страны, полагая, что это слишком расстроит ваши денежные дела и в то же время отвлечёт вас от ваших занятий. Ваше желание сопровождать нашу миссию в Китай так же не может быть удовлетворено, так как все служащие уже назначены.
Зачем вчитываться в письма?
Всякая строчка великого писателя становится драгоценной для потомства. Мы с любопытством рассматриваем автографы, хотя бы они были не что иное, как отрывок из расходной тетради или записка к портному об отсрочке платежа. Нас невольно поражает мысль, что рука, начертавшая эти смиренные цифры, эти незначащие слова, тем же самым почерком и, может быть, тем же самым пером написала и великие творения, предмет наших изучений и восторгов.
Помещённые здесь письма Пушкина — вот уж точно не записки портному. Из этих писем мы узнаём не только обстоятельства жизни гения, мы познаём историю России — предмет достойный, важный, необходимый; и познаём её не в пересказах и толкованиях школьных учебников, где или «проклятый царизм», или «проклятый коммунизм», или «проклятый Запад»; — нет, мы познаём историю в её натуральном виде, из первых рук; эти письма для нас — машина времени. И бесконечно жаль, что нельзя вылезти из неё, например, 26 января 1834 года, найти Дантеса и ликвидировать гада заблаговременно.