Полицмейстер Миллер. Рапорт московскому обер-полицмейстеру
15 марта 1830. Секретно
Чиновник X класса Александр Сергеев Пушкин, за коим учреждён секретный полицейский надзор, 13-го числа сего месяца прибыл из С.-Петербурга и остановился в доме г. Черткова в гостинице Коппа.
Приближалась Болдинская осень.
Часть ХXI
Волк
LХХХIV. Окровавленый мастер
Бенкендорф — Пушкину
17 марта 1830. Санкт-Петербург
К крайнему моему удивлению услышал я, что вы внезапно рассудили уехать в Москву, не предваря меня, согласно с сделанным между нами условием, о сей вашей поездке. Поступок сей принуждает меня вас просить о уведомлении меня, какие причины могли вас заставить изменить данному мне слову? Я вменяю себе в обязанность вас предуведомить, что все неприятности, коим вы можете подвергнуться, должны вами быть приписаны собственному вашему поведению.
При всей витиеватости это прямая угроза со стороны государственного человека: будешь наказан «неприятностями» (ссылкой?), а виною станет твоё собственное поведение.
И ведь справедливо! Мало того, что уехал из Петербурга в Москву без разрешения (теперь сказали бы «в самоволку»), но ещё и обманул.
…В заметках Пушкина есть кое-что касательно справедливости государственного человека.
У Шекспира лицемер произносит судебный приговор с тщеславною строгостию, но справедливо; он оправдывает свою жестокость глубокомысленным суждением государственного человека.
Интересна первая фраза в письме государственного человека: «Услышал я», — пишет Бенкендорф. Неужели правда? Где же услышал — на балу? в трамвае? в театре? Бенкендорф постоянно пользуется такими выражениями: «услышал», «узнал по публичным известиям»… Но мы же знаем, что непрерывно на стол графу ложились рапорты штатных и доносы нештатных. Начиная письмо с невинного и расплывчатого «услышал», государственный человек лицемерит. То есть лжёт.
Пушкин — Бенкендорфу
24 марта 1830. Москва
Письмо, которым вы удостоили меня, доставило мне истинное горе; я умоляю вас дать мне минуту снисхождения и внимания. Несмотря на четыре года ровного поведения, я не смог получить доверия власти! Я с огорчением вижу, что малейший из моих поступков возбуждает подозрение и недоброжелательство. Во имя неба, удостойте на минуту войти в моё положение. Оно так непрочно, что я каждую минуту вижу себя накануне несчастья, которого я не могу ни предвидеть, ни избегнуть (что за несчастье? Ведь не пожара же он боится. Увы, он ждёт ареста в любую минуту. — А. М.). Если до сей поры я не подвергся какой-нибудь немилости, то я этим обязан не сознанию своих прав, своей обязанности, а единственно вашему личному благоволению. Но если завтра вы больше не будете министром, то послезавтра я буду в тюрьме.
Я рассчитывал из Москвы поехать в псковскую деревню; однако, если Николай Раевский приедет в Полтаву, я умоляю ваше превосходительство разрешить мне поехать туда, чтобы повидаться с ним.
Если завтра вы больше не будете министром, то послезавтра я буду в тюрьме — это и грубая лесть, и психологический ход. Пушкин показывает генералу, что верит в его доброе отношение. Это накладывает на Бенкендорфа моральные обязательства. Но не сочтите Пушкина наивным. Он понимает, что друг Бенкендорф моментально отдаст приказ об аресте по малейшему слову Е.И.В… — но всё же трудно арестовать человека, который тебе благодарен, верит в твоё благородство, защиту. Трудно — ибо разрушаешь свой «светлый образ» не только в глазах поэта, но и в своих собственных. Трудно — если веришь в искренность поэта. Вот уж во что Бенкендорф не верил ни секунды. И справедливо.
Бенкендорф — Пушкину
3 апреля 1830
Я не совсем понимаю, почему вам угодно находить ваше положение непрочным; я его таким не нахожу, и мне кажется, только от вашего собственного поведения будет зависеть сделать его ещё более устойчивым… Что касается вашего вопроса, ко мне обращённого, можете ли вы поехать в Полтаву, чтобы повидаться с Николаем Раевским, то я должен вас уведомить, что я представил этот вопрос на рассмотрение Императора, и Его Величество изволили мне ответить, что Он решительно запрещает вам это путешествие, потому что у Него есть основание быть недовольным последним поведением г-на Раевского.