Поджио писал это, думая исключительно о Николае I. Но когда в середине ХХ века Лотман это цитировал, разве он мог не думать о семинаристе Джугашвили? А когда автор этих строк в самом конце ХХ века цитировал Поджио (по книжке Лотмана), то, конечно, рассчитывал, что читатели подумают о Ельцине. А когда люди сейчас читают этот текст, легко догадаться, о ком они думают.
Согласитесь, это ж очень наглядный пример того, как время меняет восприятие одного и того же текста. Мы вчитываем свои знания, представления и опыт в старый текст и бормочем «классика всегда современна». А при чём тут классика? Дело не в эпохе (Античность, Средневековье, Возрождение и пр.), дело не в гениальности автора (Поджио уж точно не гений). Дело в честном описании. Человек не меняется, и в честном описании всегда узнаёт себя. И в событиях древности узнаёт себя, и в анекдотах, и в мифах. Даже рэперы (которых всё ещё считают дикарями), чтобы сказать о себе, поют про Икара — не находят лучшего образа для человека, который высоко взлетел, а толпа ждёт, что он опалит крылья и грохнется у них на глазах.
Пушкин пишет «Моцарта и Сальери» о себе! Да и возможно ли так потрясающе сильно писать о том, чего не пережил (перестрадал) сам?
Сальери называет Моцарта «гуляка праздный». Гуляка — весельчак, праздный — бездельник. А Моцарт совсем не весел, мрачен, и непрерывно работает, торопится, пишет днём и ночью. Слова убийцы не совпадают с реальностью.
Где ж тут гуляка праздный, где весельчак?
Булгаков пишет «Последние дни (Пушкин)» — о себе! И «Мольера» — о себе. А потом наивно огорчается, что «все всё понимают» — значит, и цензоры поймут, что это не про Пушкина и Николая, не про Мольера и Людовика, а про Булгакова и Сталина, про предметы общего ужаса.
Да уж, дураков нет. Вообразите, что чувствовали слушатели «Бориса Годунова», когда Пушкин (без разрешения) читал, как патриарх советует выкопать убитого царевича и привезти в Москву (в доказательство, что царевич мёртв, а значит, Гришка — самозванец). Царь-убийца бледный слушает это, и пот струится по его лицу.
Один из слушателей вспоминает, что при чтении некоторых сцен волосы у них подымались дыбом, мороз по коже, а потом… А потом кто-то донёс Бенкендорфу: Пушкин читает неразрешённую пьесу о цареубийстве. А на троне — Николай Павлович, сын убитого Павла I (неудобно как-то); а ещё в пьесе убит царевич, а ещё убиты вдова и сын царя — не многовато ли будет?
LХХХVI. Волк
И нет свободы. И Волк в степи
Просто на самой большой цепи.
И когда, уйдя в свою степь,
Он садится выть на луну,
На что он жалуется — на цепь?
Или на её длину?
Волк всегда чувствует цепь (любой длины). Он дикий, поэтому его все боятся.
Булгаков, умоляя отпустить его с женой за границу (клятвенно обещая вернуться), своё более раннее, но не менее жуткое письмо Сталину начал с большой цитаты из Гоголя (плохой способ произвести хорошее впечатление на любого властителя). Мы здесь вынуждены полностью убрать цитату и резко сократить всё письмо.
Булгаков — Генеральному Секретарю ЦК ВКП(б) И. В. Сталину